Очень хороший мир.
Юрковский кончил говорить и посмотрел на Юру с таким выражением, словно ожидал, что Юра тут же переменится к лучшему. Юра молчал. Это называлось «беседовать со стариком». Оба очень любили такие беседы. Ничего особенно нового для Юры в этих беседах, конечно, не было, но у него всегда оставалось впечатление чего-то огромного и сверкающего. Вероятно, дело было в самом обличии великого планетолога – весь он был какой-то красный с золотом.
В кают-компанию вошел Жилин, положил перед Юрковским катушки радиограмм.
– Утренняя почта, – сказал он.
– Спасибо, Ваня, – расслабленным голосом сказал Юрковский. Он взял наугад катушку, вставил ее в машинку и включил дешифратор. Машинка бешено застучала. – Ну вот, – тем же расслабленным голосом сказал Юрковский, вытягивая из машинки лист бумаги. – Опять на Церере программу не выполнили.
Жилин крепко взял Юру за рукав и повлек в рубку. Позади раздавался крепнущий голос Юрковского:
– Снять его надо к чертовой бабушке и перевести на Землю, пусть сидит смотрителем музея…
Юра стоял за спиной Жилина и глядел, как настраивают фазоциклёр. «Ничего не понимаю, – думал он с унынием. – И никогда не пойму». Фазоциклёр был деталью комбайна контроля отражателя и служил для измерения плотности потока радиации в рабочем объеме отражателя. Следить за настройкой фазоциклёра нужно было по двум экранам. На экранах вспыхивали и медленно гасли голубоватые искры и извилистые линии. Иногда они смешивались в одно сплошное светящееся облако, и тогда Юра думал, что все пропало и настройку нужно начинать сначала, а Жилин со вкусом приговаривал: «Превосходно. А теперь еще на полградуса». И все действительно начиналось сначала.
На возвышении в двух шагах позади Юры сидел за пультом счетной машины Михаил Антонович и писал мемуары. Пот градом катился по его лицу. Юра уже знал, что писать мемуары Михаила Антоновича заставил архивный отдел Международного управления космических сообщений. Михаил Антонович трудолюбиво царапал пером, возводил очи горе, что-то считал на пальцах и время от времени грустным голосом принимался петь веселые песни. Михаил Антонович был добряк, каких мало. В первый же день он подарил Юре плитку шоколада и попросил прочитать написанную часть мемуаров. Критику прямодушной молодости он воспринял крайне болезненно, но с тех пор стал считать Юру непререкаемым авторитетом в области мемуарной литературы.
– Вот послушай, Юрик, – вскричал он. – И ты, Ванюша, послушай.
– Слушаем, Михаил Антонович, – с готовностью сказал Юра.
Михаил Антонович откашлялся и стал читать:
– «С капитаном Степаном Афанасьевичем Варшавским я встретился впервые на солнечных и лазурных берегах Таити. Яркие звезды мерцали над бескрайним Великим, или Тихим, океаном. Он подошел ко мне и попросил закурить,
