еодолимой потребности ездить и ездить… Куда? Зачем? – это было для меня безразлично, лишь бы не сидеть дома с глазу на глаз с томительною скукой и постоянным одиночеством.
Процедура сборов и езды, сокращая время, наполняла мою жизнь. Как новинка, мне было по душе это добровольное скитанье по лесным дебрям сурового севера, охотничьи стоянки в убогих деревушках редкого населения и всегда простодушно-милая долгая беседа с местными мужичками, промышлявшими охотой. Словом, я скоро вошел во вкус бродячей жизни и, не разбирая ни состояния погоды, ни расстояния местностей, постоянно метался по разъездам и рыскал по всевозможным зимним охотам за птицей и зверем. Бывало, едва успеешь возвратиться с какой-нибудь из этих экспедиций, как ко мне уже является один из моих летних приятелей с предложением ехать на новую. Там – лоси обстоялись, и их обошли, там – сгонного медведя обложили. Все это было, как говорится, «нашему козырю под масть», и я без отказа катил вновь за добрую сотню, а иной раз и больше верст.
Так коротая тяжелое время холодной зимы, промаячился я до конца марта. И вот в одно солнечное морозное утро вместе с благовестом монастырского колокола к обедне будил меня мой старик Данилыч с докладом, что какой-то незнакомый мужичок приехал издалека и ждет меня с письмом на кухне.
– Спроси письмо и подай, пожалуйста, сюда! – поручаю я ему, не желая слишком скоро покидать всегда под утро особенно приятную постель. Но мой Данилыч возвращается с объявлением, что мужичок ему письма не отдает, а требует непременно повидать меня самого.
Основательно предположив из этого о важности дела, я попросил позвать крестьянина в комнату и, наскоро одевшись, вышел к нему в сопровождении своей лягавой собаки, по обыкновению вместе спавшей и в одно время просыпавшейся со мною.
У дверей прихожей комнаты, переминаясь от долгой дороги, в засаленном полушубке и стареньком армячке стоял невзрачный с виду мужичок с белобрысой жиденькой бородкой и такими же волосами на голове, но с черными и необыкновенно юркими глазами; слегка вздернутый кверху нос и тонкие угловатые губы придавали его лицу какое-то плутовато-задорное выражение. В одной руке он держал свой капелюх из оленевой шкуры шерстью вверх чрезвычайно безобразного покроя, а другою, глубоко запустив за пазуху полу шубка, доискивался чего-то спрятанного там.
Зорко окинув мое лицо при появлении, он хриповатым голосом произнес какое-то короткое приветствие и тут же выстрелил глазами в сторону моей собаки, которая в это время любознательно обнюхивала заскорузлую полу его кафтана, затем снова взглянув на меня и, наконец, вероятно, удовлетворившись своим обзором, он вслух проговорил и свое об этом впечатление: «Должно, тот самый и есть, и собака – желтая…» И только тогда вытащил из-за пазухи толстый сверток грязной ситцевой тряпицы, в котором бережно было завернуто письмо без всякого адреса.
– На-ко, погляди, туда попал аль нет?.. – развертывая тряпицу и подавая мне послание, значительно промолвил он. Потом этой самою тряпицей он кокетливо утер нос и бороду и снова препроводил ее за пазуху, оставив, кстати, там и свою руку; в таком положении, поглядывая с боку на меня, оставался он в ожидании ответа, пока я читал письмо.
В письме заключалось короткое предложение приехать на медвежью охоту по указанию посылаемого крестьянина. Почерк бойкий, орфография правильная, подписано «Ваш старый знакомый» – и только.
– От кого это? – спрашивал я.
– Да от Ивана Тимофеича, самый ён послал и бесприменно наказывал, чтобы ты приехал.
Не зная ни одного из знакомых под таким именем, я был немало удивлен приглашением и для разъяснения дела снова обратился к посланцу:
– Да кто он такой?..
– Ивана-то Тимофеича не знаешь?.. – в свою очередь с некоторым сомнением переспросил меня мужичок.
– Не знаю.
– Да наш писарь молодой, Скобин Иван Тимофеич!.. Може, забыл?.. – вразумительно стал толковать он мне и для вящего убеждения добавил: – И прочие господа наши съезжаются туда же, все будут тебя ждать…
– А ехать далеко?
– Не, не горазде далече! Я бы еще вечор на своей поспел, да, признаться, притомилась за дорогу, бросил в Варгольском селе, да уж так кой с кем сюда и Добежал…
Я, должно быть, невольно поморщился при этих сведениях о расстоянии, потому что внимательно следивший за моим выражением мужик очень уж заискивающим тоном поспешил прибавить:
– Да уж я доведу до места вашу честь – абы только поезжай!.. Низко просят, вочень кланяются, – закончил он свое посольство.
Из дальнейших вопросов и ответов, последовавших с обеих сторон, я мог уразуметь только одно, что какие-то господа Из местных жителей соседней губернии пограничного уезда непременно желают, чтобы я участвовал в их охоте
