бледная, с покрасневшими глазами, она схватила руку мужа, сжала ее до боли и изменившимся хриплым голосом воскликнула:
– Пойдем! В путь!
Лошади Дэроша и Жо, еще оседланные, стояли на привязи у входа в ожидании, пока их отпустят пастись на свободе.
Она вырвала карабин из рук оцепеневшего негра, схватила лошадь под уздцы, вскочила в седло и, снова вскрикнув: «Едем!», пустилась во весь опор.
Обычно она боялась огнестрельного оружия и верховой езды.
Бывало, муж, желая научить ее на всякий случай владеть ружьем и скакать верхом, давал ей в руки винтовку или сажал на лошадь, но она опускала курок, закрыв глаза и вздрагивая при звуке выстрела, и, сидя в седле, то и дело цеплялась руками за гриву лошади, боясь упасть.
Сраженный ужасным ударом, не сознавая, что делает, муж, с глазами полными слез, машинально следовал за ней.
Она мчалась наугад, не замечая, что начинавшая уставать лошадь возбуждалась только при звуках ее голоса.
– Марсель!.. Марсель!.. Дитя мое! Мой мальчик!.. Марсель!.. Марсель!.. – кричала она.
И голос обезумевшей матери, обыкновенно такой тихий и гармоничный, переходил в какой-то рев.
Лошадь, закусив удила, неслась как ураган.
Конь Дэроша мчался вслед за ней с развевающейся по ветру гривой и ржанием, которое повторялось, как эхо, пасшимися в степи кобылицами.
Не будучи в силах больше кричать, несчастная мать захрипела, и кровь хлынула из ее горла; она выстрелила из карабина в надежде, что ковбои увидят пламя и услышат звук выстрела.
Ей хотелось верить, что они задержались в пути случайно.
Может быть, они упали с лошади или сбились с дороги.
Отец, тоже безутешный, сохранял все же больше хладнокровия. Он думал, что ковбои, вероятно, были сообщниками десперадо, этих врожденных врагов колонистов, или даже сами принадлежали к их среде. Без сомнения, эти подонки похитили ребенка.
Но зачем? С какой целью?
Наверное, в качестве заложника, за которого можно получить большой выкуп.
Ему хотелось приблизиться к жене, поговорить с ней, попытаться утешить ее нежными словами и какими-нибудь убедительными доводами успокоить ее усиливающееся возбуждение.
Но несчастная ничего не видела, ничего не слышала.
Ее лошадь неслась наугад во мраке, закусив удила.
Ее призывы, то пронзительные, то хриплые и глухие, прерывались ружейными выстрелами.
– Марсель!.. Мар… сель!.. Мальчик мой!.. Слышите вы меня?
Мрак беспредельной прерии оставался по-прежнему непроницаемым и безмолвным.
Усталые лошади, с покрытыми потом, взмыленными боками, стали спотыкаться.
Дэрош с тревогой вспоминал о страшном столбняке, который, очевидно, сковал их из-за бешеной скачки и действие которого начало уже проявляться.
Он боялся, и не без основания,
