изможденным лицом, на котором запечатлелось внутреннее страдание, с мрачным взглядом глубоких сверкающих глаз обращал на себя общее внимание. Еще в 1518 году, когда Лютер обрел уже душевное спокойствие, кардинал Каетан говорил про него: “Я едва мог смотреть этому человеку в глаза, таким дьявольским огнем они сверкали”. В монастыре многие думали, что он одержим бесовской силой. Один из его биографов-современников рассказывает, что однажды за обедней, во время чтения Евангелия об изгнании беса из глухонемого, Лютер пал на землю с восклицанием: “Не я! Не я!” Да он и сам верил, что его смущает дьявол, с которым и впоследствии, как известно, беседовал нередко целые ночи, препирался в богословских вопросах, причем иногда выходил победителем, иногда падал под гнетом борьбы.
Что же, однако, спасло Лютера, что сделало из этого робкого, истерзанного сомнениями монаха того уверенного в себе мощного бойца, который не побоялся восстать против величайших освященных веками авторитетов?
Конечно, главным образом Лютер был обязан своим спасением собственной здоровой натуре, которая, в конце концов, должна была найти выход из пучины сомнений. Но сам он приписывал начало своего исцеления чудесной силе, с какой подействовали на него слова простого старого монаха в его монастыре. Формула апостольского символа “Верую в отпущение грехов” была для него до сих пор страшной загадкой. Но вот однажды он услышал от монаха, что христианин должен понимать эти слова не в общем смысле, веруя вообще в возможность отпущения грехов тому или другому человеку, а в таком, что отпущение дается всем и каждому, и дастся ему самому тогда и настолько, когда и насколько он будет веровать в него. Эти простые слова бесхитростного старика произвели на Лютера сильное впечатление. Но еще большее влияние оказало на него сближение с генеральным викарием его ордена, Штаупицем.
Этот мягкий высокообразованный человек, который, по словам Лютера, первым возжег во мраке его сердца свет Евангелия, был врагом схоластики и по своим религиозным воззрениям являлся отчасти последователем мистиков, отдававших внутреннему настроению преимущество пред внешними делами и отчасти учеником св. Августина, учившего об оправдании через Божью благодать. К Св. Писанию он питал глубокое уважение и старался ввести его изучение в монастырях, ему подчиненных. Штаупиц ясно сознавал и порчу римской церкви, хотя по мягкости натуры и не думал выступать в роли реформатора. Объезжая монастыри своего ордена, он приехал и в Эрфурт – не известно, в котором году. Как знаток человеческого сердца, он тотчас же обратил внимание на бледного молодого монаха, который своей наружностью и поведением резко выделялся из окружающей среды. Он заставил Лютера разговориться и горячо заинтересовался им. С тех пор между этими столь несходными людьми завязались короткие сношения и лично и письменно, не прекращавшиеся почти до самой смерти Штаупица. Лютер никогда не забывал, чем он обязан этому наставнику, которого называл
