понимание гуманности было так своеобразно, что мистер Шельби в свою очередь не мог не рассмеяться. Быть может и вы смеетесь, милые читатели; но вы не можете не знать, что в наше время гуманность проявляется в тысячи самых разнообразных форм, и нельзя предвидеть всех тех странных вещей, какие гуманные люди могут поговорить и наделать.
Смех мистера Шельби бодрил торговца, и он продолжал:
– Странное дело, но мне никогда не удавалось вбить это в головы другим. В прежние годы, когда я жил в Натчезе, у меня был компаньон. Том Локер, умный малый, но с неграми сущий чёрт и, понимаете, из принципа, потому что сердце у него было предоброе. Это была его система, сэр. Я часто говорил Тому: «Слушай, Том, – говорю я, – когда твои девчонки плачут для чего колотишь ты их и бьешь по голове? Это смешно и совершенно бесполезно, – говорю я. – Пусть их себе поплачут, от этого им никакого вреда не будет. Это уж их такая природа, а природа всегда найдет себе выход не в ту, так в другую сторону. И потом, – говорю я, – это портит девчонок, Том. Они худеют, лица делаются унылыми, иногда они дурнеют, особенно желтые, и тогда самому чёрту с ними ничего не поделать. Отчего ты не можешь, – говорю я, – приласкать их, поговорить с ними помягче? Поверь мне, Том, – говорю я, – гуманностью ты больше сделаешь, чем криком да колотушками, и барыша она больше приносит, уж поверь мне». Но Том никак не мог отстать от своих привычек и попортил мне столько товару, что я должен был разойтись с ним, хотя он был славный парень и дело знал отлично.
– А вы находите, что ваша система выгоднее, чем система Тома? – спросил мистер Шельби.
– Конечно, нахожу, сэр. Видите ли, я всегда, когда можно, стараюсь смягчить неприятные стороны дела, – вроде продажи детей и тому подобное. – В таких случаях я удаляю матерей, знаете: с глаз долой из сердца вон; когда всё дело кончена переменить ничего нельзя, опии понятно, привыкают. Ведь негры не то, что белые, которым с детства внушают, что они не должны разлучаться с женами и детьми и всё такое. Негр, если он воспитан, как надо быть не думает ни о чём подобном. Оттого ему и легче перенести разлуку.
– Боюсь, что мои негры не воспитаны, как надо быть, – заметил мистер Шельби.
– Пожалуй, что это так. Вы тут, в Кентукки, балуете своих негров. Вы думаете, что делаете им добро, а выходит это вовсе не добро. Какое же это добро внушать негру разные понятия да надежды когда ему придется мыкаться по белу свету? Сегодня его купил Том, завтра Дик или Бог знает кто! Чем его лучше воспитали, тем тяжелее ему будет жить. Смею думать, что ваши негры совсем падут духом там, где негры с других плантаций будут петь и плясать, как сумасшедшие. Вы сами знаете, мистер Шельби, каждый человек понятно, считаете что он поступает, как следует; и я думаю, что я обращаюсь с неграми именно так, как они того стоят.
– Счастлив тот, кто доволен собой, – сказал мистер Шельби, слегка пожимая плечами, с едва заметным чувством отвращения.
Они несколько минут молча чистили орехи.
– Ну-с, –
