Пруссии. Мол, при штурме немцами укреплённой фермы неприятеля влез без спросу в дело прапорщик, из сапёров его царского величества. В чём-то не поладил с храбрым прусским фельдфебелем, обвинил его без оснований в мародёрстве и, пользуясь неразберихой боя, застрелил его.
Император во время заграничного похода в неизбежных конфликтах между русскими и союзниками редко принимал сторону своих. Такая позиция казалось ему верхом справедливости. Он демонстрировал беспристрастность высшего судьи, объективность «общеевропейца», попечителя народов. Придёт время, и предводитель «северных варваров», зато самый просвещённый монарх Европы, наигуманнейший из них, откажется от контрибуции из кармана бедных французов. В Париже он позволит воссоздать национальную гвардию побеждённых, а те не станут отказывать себе в удовольствии брать под стражу русских солдат и офицеров, якобы нарушающих общественный порядок. Он запрёт на месяцы в казармах полуголодных победителей, чтобы, не дай Бог, утончённые французы не чувствовали дискомфорта от запаха портянок, обилия скуластых лиц и грубой речи. В назидание иным, утвердит смертный приговор своему солдату за стащенную с прилавка булку.
В те мартовские дни Александр I готовился к торжественному финалу затянувшейся войны. Проступок безликого прапорщика, то ли Иванова, то ли Петрова, возможно, Сидорова не мог быть темой для размышлений ума, обдумывающего триумфальный вход в Париж. «Отдайте его на суд немцам. Этот жест успокоит их», – отмахнулся Александр Павлович от докладчика.
Трибунал состоялся при штабе армии Йорка. На всё понадобилось четверть часа. Трое скучающих оберов посчитали недостоверными показания обвиняемого, а о свидетелях не позаботились. Русские много пьют. Вот и привиделось юнкеру в суматохе боя, что немец швыряет младенца в огонь. Бред! Прусский фельдфебель на такое не способен. «Признайтесь, герр Порисофф, трофеи не поделили и – бах-бах! – в союзника? А теперь мы вас бах-бах! Только по закону. У просвещённых немцев закон выше короля».
Генерал Йорк, однако, такой приговор не подписал, расстрел заменил на темницу. Он-то знал, на что способны немцы. Не так давно, дознавшись, что его солдаты растягивали суконщика в Ножане за конечности, выпытывая тайник с наполеондорами, он бросил с горечью: «Я думал, что имею честь командовать силами прусской армии, теперь вижу шайку разбойников». Эти слова были записаны адъютантом и остались в истории.
До отправки в крепость осуждённого заперли на гауптвахте. Соседние нары занимал щуплый немец-дезертир. Днём он сидел на своём ложе, раскачиваясь и жалуясь на судьбу. Пасть духом русскому мешало преследовавшее его видение – младенец, бросаемый в огонь. Оно вызывало подёргивание века и порыв бежать за призраком толстой спины, догнать… Рука тянулась к шпаге, отнятой при аресте. Являлось и во сне, особенно отчётливо во сне, когда та спина совсем близко, но собственные руки, ноги скованы, не подчиняются воле.
В одну из ночей дверь в камеру отворилась:
– Кто
