отвергнутое, оно пронзает. Тут лучше с вязким – стечёт и всё, хоть и жалость. А твёрдое – нельзя терять.
В тот день он шёл там же, так же. Готовился, и привычка – он отмечал её в себе – она довольно безразличным делала. Но потом, после какого-то шага, закралось подозрение. Он продолжил, он двигался, но главного не происходило. Он и оглядывался, и удивлялся, он прошёл все сто двадцать, все сто пятьдесят, но пса не было.
Он не мог так уйти, он вернулся. Прошёлся в одну сторону, в другую. Посвистел, подзывая, помяукал – ничего. Досада, она обозначилась почему-то. Удивление, радость конечно, но и досада. Он сошёл на обочину, посмотрел под кустами. Потом то же самое по другую сторону и когда казалось, что всё ушло как наваждение, реальность обозначила итоги. Пёс валялся в траве, с полуоткрытой пастью, окровавленный. Грузовик, наверное он, переехал его пополам, из порванной шерсти выглядывали внутренности и рой мух копошился над ними. Он постоял, посмотрел. Совсем равнодушно. Прежде чем уйти, плюнул на мертвечину.
– Потому что я злее. Понял!
ЗАВИСТЬ
Он знал, что это произойдёт сейчас. Должно произойти. И она знала тоже. Или сейчас, или… Наверное, были всё же попытки и в будущем, но будущее он для себя уже вычеркнул – поэтому сейчас.
Он медлил. И был спокоен. Он чувствовал то напряжение, что ежесекундно нарастало в ней и почему-то ему нравилось это – он был вершителем судеб сейчас. Она же, его любимая, его добрая, его ласковая, она не торопила его – она подчинила свою волю ему.
Тикал будильник. Он пьянел от этого звука – «это последние, самые последние секунды», – разливалась по телу горячая истома. Они смотрели в окно, но время от времени бросали алчные взгляды друг на друга. Она была бледна.
«Она понимает меня. Она со мной. Мы умрём одновременно, в один упоительный миг; я хочу чтобы нас встретило небытие. Если же нет – что же, мы будем только счастливее, лучась в пустоте Космоса. Главное – не будет этих мерзких тел».
– Ты готова? – шепнул он ей.
Она вскинула глаза, широкие, красивые, мгновение созерцания их было истинным наслаждением. «Единственное, что было хорошего во всём этом – глаза. Но фрагментарно, они не всегда бывали такими». Утвердительно кивнула. Он достал из стола спичечный коробок, раскрыл его и вытащил две ампулы. Одну протянул ей.
– Это мгновенно? – дрогнули её губы.
– Да, почти.
Потом снова были секунды безвременья. Они сидели на кровати, он знал – надо что-то сказать. Почему-то щадил её – пусть последние секунды подольше, и всё такое. Это называется банальностью. И глупостью. Никакой пощады.
– Давай на счёт три, – наконец повернулся к ней.
Она лишь кивнула в ответ, без единого звука.
– Раз, – шепнул он.
Мир рушился. Трещины
