style="font-size:15px;"> О дореволюционной системе классического образования в наши дни отзываются с пиететом. Современники же подвергали ее суровому суду. Чехов в рассказе «Человек в футляре» сравнивает гимназию с управой благочиния, где «кислятиной воняет, как в полицейской будке». Или взять, предположим, Вячеслава Менжинского, считавшегося в среде большевиков интеллектуалом. Полиглот, говоривший на 19 иностранных языках, Менжинский, по его словам, вскакивал по ночам от ужаса, когда ему снилась родная Санкт-Петербургская гимназия.
…Жизнь в российской классической гимназии подчиняется строжайшим регламентациям. Посещение занятий – только в форменной одежде. При встрече на улице с высшими городскими чиновниками гимназист обязан снять фуражку и раскланяться. В книгах учета фиксируются опоздания на уроки, неуместные вопросы к преподавателям, разговоры во время занятий. Классные наставники, инспектор и директор систематически посещают квартиры учеников, расспрашивают соседей об их поведении. Возвращаясь с каникул, каждый воспитанник обязан сдать в канцелярию отпускной билет с отметками полиции о поведении и справку священника о выполнении религиозных обрядов.
А зачем вбивать в юные головы мертвые языки? Бесконечные письменные переводы с латыни, греческого отнимают у гимназистов уйму времени. Долбежка, зубрежка – с шести утра до девяти вечера. На такую нагрузку был рассчитан учебный процесс в гимназии, начиная с третьего класса. Молодежь просто хотят занять, отвлечь от свободолюбивых мыслей – в таком стремлении подозревает правительство демократическая общественность.
Не случайно же не было такого понятия: гимназическое братство, в отличие от братства лицеистов. Друг друга ненавидели: Дзержинский и Пилсудский, Ульянов-Ленин и Керенский. Хотя были однокашниками, первые – по Виленской гимназии, вторые – по Симбирской.
Если в самой России классическую гимназию называют «полицейской будкой», то как могут относиться к ней в национальных окраинах? Там она – элемент национального подавления.
Юный Дзержинский в повседневном поведении не похож на бунтаря. Начальник Польши Юзеф Пилсудский запомнил его таким: «Выделялся он среди учеников деликатностью и скромностью. Достаточно высокого роста, щуплый, оставлял впечатление аскета, лицо, как с иконы». Иное дело, когда Феликс чувствует себя униженным, оскорбленным. Тут он мгновенно закипает. Директор Виленской гимназии издал распоряжение, обязывающее учеников изъясняться только на русском языке. Увидев это объявление, возмущенный Дзержинский врывается в учительскую, где за столом собрались педагоги, и выплескивает свое негодование, обращаясь прежде всего к преподавателю русского языка по фамилии Рак, особенно ненавидимому гимназистами. Альдона Эдмундовна пишет: «Это выступление Феликса застало педагогов врасплох. Они были так ошеломлены, что не успели принять никаких мер. Дома Феликс весело рассказывал обо всем этом, чувствуя большое удовлетворение
