окутали раскисшую землю. Ни назад, ни вперёд. Сплошная няша. Какая тут раскачка! Накрепко увяз разутый тягач. Выход один: всем впрячься в трак и подволочь его по вязкой грязи к машине. Под дружное:
– Ээ-эй уу-уухннем! – сантиметр за сантиметром подтягивали геологи чудовищно тяжёлую гусеницу к вездеходу. Рядом с Виссарионом чертыхался Борис Маньчук. Утробно чавкала хлябь, соскальзывали с металла насквозь сырые брезентовые рукавицы-верхонки. Саднило поясницы, трещали мускулы, и мнилось парням, что ещё одно мгновение – и лопнут жилы, изойдут они кровянкой, и не подняться с корточек тем, кто вздумал присесть. Занудный небесный душ смешивался с ядреным солёным потом, слезами, незаметно смахиваемыми рукавами фуфаек с измученных и грязных лиц. Трудная мужская работа. Люди «колдовали» до поздней серенькой полярной ночи, пока не «обули» вездеход. Потом, не чуя под собой ног, разбрелись по своим машинам и свалились на спальные мешки, забылись свинцовым сном. А под утро со студеного моря ворвался на перевал ледяной ветер, вымел остатки тепла из крытых грубым брезентом кузовов тягачей. Жестокий холод поднял на ноги геологов. Первым, путая спросонья татарские и русские ругательства, высказал таким манером своё неудовольствие суровым рассветом водитель соседнего тягача Раис Мингатулин. Он повернул замок зажигания, бешено заколотилось могучее сердце машины. Сон разлетелся вдребезги. Пробуждение возвращало ребят в реальный мир, на макушку перевала горы Черной.
Неудача кралась за отрядом по пятам. Едва спустились в долину, как вышла из строя другая машина. Сколько водители не колдовали, она безмолвствовала. Никакое волшебство «золотых» рук не могло её оживить. Маньчук, чтобы избежать превратности судьбы, одну машину на ходу оставил здесь, а две отправил на базу экспедиции за запасными частями для вышедшего из строя вездехода. Техника скрылась из глаз. За тем самым коварным перевалом, пряжкой громадного ремня перехватившим и этот начинавшийся у основания горы неглубокий каньон, где стиснутый горной речкой Пайпудындой и цепью невысоких гор, сиротливо уткнулся в хилый ивняк и тальник сломавшийся вездеход. Оставшиеся геологи собрали сушняк, скоро языки пламени живо лизали ветки под походным треножником. Заметалась в котле вода. Ладони обжигала подгоревшая на жарких угольях картошка. Ходила по кругу банка рисовой каши с тушёной говядиной, хрустела на зубах подгоревшая корка картохи. Жгла пальцы старая солдатская кружка с чефиром – крепчайшим и вкуснейшим чаем. В нём волчком кружились алые бусинки брусники, собранной на зелёной полянке, обрамлённой карликовыми березками, живущими, невзирая на любую непогодь, на скуднейшей почве. А над горсткой геологов разворачивались полотнища зловещих плотных туч, будто рождающихся в здешних глухих ущельях. Где-то далеко отсюда на востоке или западе они сольются в мрачную громаду, испепелят небосклон огненными рукавами молний, исхлещут мир ледяными дробинами – градинами и скрученными в жгут смерчами.
– Это и быть у чёрта за
