к костру, у которого, завернувшись в Масдая и уткнувшись носом в коленки сидела невеселая и не такая уже прекрасная Елена, и приземлился рядом[1] и задал вопрос, который, по его мнению, должен был помочь разрешить возникшее недопонимание.
– И долго ты еще с нами кататься будешь?
– До первого встречного приличного царя! – выпалила зареванная красавица.
– Чево-ково? – не понял Волк.
Елена смутилась.
– Не подумай, что твое общество мне нравится больше, чем мое – тебе, – немного спокойнее, но намного высокопарнее стала объяснять она свой порыв. – Я жалею о том, что согласилась на великодушное предложение царевича Иона разделить с вами компанию, и я намереваюсь распрощаться с вами сразу же, как только встречу достойного претендента на мою руку и сердце. Я не создана для бродячей жизни, как вы, меня привлекают тихие радости семейной жизни – балы, охоты, пиры, и я не желаю…
– Что… Ты это серьезно? Это правда?
– Да, это правда! Твой белобр… белокурый царевич, безусловно, очень мил, внимателен и красноречив, и я ему многим обязана, но если ты думаешь, что это мой идеал мужчины – ты ошибаешься. Его среди вас нет.
– Ах, нет… – Волк сосредоточенно прищурился и поджал губы. – Значит, даже так…
– Да. Исключительно.
– А знаешь ли ты, боярыня Елена, что слова твои натолкнули меня на одну мысль… В смысле, идею… Правда, она у меня и раньше была… Но сейчас, кажется, из этого может получиться целый план… Только это – секрет!
– Идею?.. План?.. Секрет?..
– Вот именно. Слушай сюда…
К вечеру следующего дня путешественники уже изнывали от жары.
Открывающийся взорам разморенной компании пейзаж безапелляционно наводил на мысль, что мир – это не блин, не шар и не тарелка, как считали некоторые лишенные воображения географы и астрономы, а большой желто-белый бутерброд: снизу – раскаленный янтарный песок, сверху – выбеленное беспощадным солнцем небо, и ничего более во всем Белом Свете.
– Это был первый теплый день? – спросил Волк, задумчиво сбрасывая бурку за буркой с Масдая и меланхолично наблюдая, как они планируют на стаю диких верблюдов.
– Нет. Последний холодный, – удовлетворенно отозвался ковер.
Но так или иначе, перемена в погоде пришла слишком поздно. Иванушка успел заболеть.
Он упорно не хотел признаваться в этом и мужественно терпел и бодрился, но когда в сорокаградусное пекло вечером он рассеянно пожаловался на холод, Серый заподозрил неладное. Утром же, когда ночная прохлада не успела еще раствориться под напором обжигающих лучей раскаленного шатт-аль-шейхского солнца, а царевич уже вяло удивлялся, откуда в такую рань такая жара, худшие опасения Волка подтвердились.
Он осторожно приложился губами к огнедышащему лбу друга и констатировал факт:
– В
Но не очень, чтобы чего не подумала.
