взял его с собой? Может, он сам где-то здесь?» Он продолжил исследовать место под неумолчные крики ферлингов.
– Лул, что же вы так разволновались? Уймитесь! Тише! Тише! Дайте послушать! Человека из-за вас не услышишь!
Лул, как бы в ответ, ухватил хозяина за рубаху и потащил за собой, потом остановился и принялся стучать клювом обо что-то твёрдое. Сэси, Тэт и Рур тут же присоединились к вожаку. У Лутула ёкнуло сердце, и он руками проверил то, что подсказал ему слух… Так и есть – кормушка для его ферлингов. Её нельзя было спутать ни с какой другой, он сделал её сам, она была рассчитана на два десятка ферлингов. Никто в Дорлифе не держал больше двух-трёх птиц – Лутул мечтал о двадцати. Он понял: его спасители привели его к родному дому, к тем жалким остаткам его, которые не сожрал Шорош. Он понял: только что он нашёл тело ещё одного своего питомца.
– Надо покормить… Надо покормить… Вы хотите есть, детки мои, – вдруг забормотал и засуетился Лутул.
Он машинально снял мешочек с орехами, высыпал их в кормушку и только потом, сообразив, что мешочек не потерялся, обрадовался.
– Кушайте, мои хорошие, набирайтесь сил, нам они ещё пригодятся.
Ферлинги мерно стучали по дну кормушки, смакуя лакомство. Лутул сидел рядом и, пользуясь темнотой, промокал глаза и щёки краем рубахи…
Как только дыхание Шороша погасило свечи в подвале, Фэлэфи каким-то чутьём уловила, что Дорлифа больше нет. Безграничная боль в мгновение переполнила и надорвала её душу. Её мысли и чувства, словно сговорившись, стали покидать её, и их место начала заполнять бессмыслица: голоса людей и животных, что когда-то застряли в воздухе и теперь сорвались со своих мест, нежный вкус яблочно-морковного пирога, облизанного языками пламени, и взгляд парализованного ферлинга, умолявший огонь об одном: «Скорее, скорее коснись моих перьев и прими меня в свои объятия», холодная Слеза Шороша и людские слёзы вместо слов…
– Вернитесь! Вернитесь! – закричала Фэлэфи, напрягая последние силы рассудка, своим мыслям и чувствам.
И они послушались её. Обессилев, она уснула.
Когда Фэлэфи вернулась из сна в черноту яви, долго не могла преодолеть страх и открыть крышку подвала. Но мысль о матери была сильнее страха, и наконец она решилась – выбралась наверх и позвала маму. Потом снова и снова… снова и снова. Она быстро поняла, что, кроме подвала, от дома ничего не осталось. Она не знала, что делать, но возвращаться в темницу, наполненную призраками, ей больше не хотелось. Ещё она заметила, что ей не хочется плакать и звать на помощь. Она почувствовала, что в ней что-то изменилось, что она уже не вчерашняя Фэлэфи, и что она может прогнать свой страх. Она почувствовала свои руки. Раньше она не чувствовала так своих рук. Она почувствовала, что, повинуясь огню её души, они умеют брать и отдавать, но брать и отдавать не предметы, а нечто невидимое, но действенное, некую силу.
– А-а… а-а, –
