серьезно.
– Вы были достойным противником, майор. Я бы не забыл вас.
Джон Грей рассмеялся. С горечью, но, как ни странно, без того стыда, который до сих пор испытывал при каждом воспоминании об этом позорном происшествии.
– Если вы сочли достойным противником шестнадцатилетнего юнца, трясущегося от страха, мистер Фрэзер, то ничего удивительного, что армия горцев потерпела поражение!
Фрэзер слегка улыбнулся.
– Человек, который не трясется от страха, когда к его голове приставлен пистолет, майор, либо вовсе бесчувственный, либо тупой.
Грей невольно рассмеялся. Уголки рта Фрэзера слегка дернулись вверх.
– Вы не стали бы говорить для того, чтобы спасти собственную жизнь, но сделали это, чтобы спасти честь дамы. Честь моей супруги, – веско добавил Фрэзер. – На мой взгляд, это не трусость.
Голос шотландца звучал так, что не оставлял места для сомнений в его искренности.
– Я ничего не сделал для вашей жены, – возразил Грей с оттенком печали в голосе. – Ведь на самом деле ей ничто не угрожало.
– Но вы этого не знали, верно? – сказал Фрэзер. – Вы хотели спасти ее честь и жизнь с риском для собственной. И тем самым оказали ей услугу, о которой я вспоминал не раз. Особенно после того, как потерял Клэр.
Лишь очень наблюдательный человек мог бы заметить, что голос Фрэзера слегка дрогнул.
– Понятно.
Грей сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– Сочувствую вашей утрате.
Они оба помолчали, каждый наедине со своим призраком. Потом узник поднял глаза и глубоко вздохнул.
– Ваш брат был прав, майор, – сказал он. – Я благодарю вас и желаю доброй ночи.
Он встал, поставил свой бокал и вышел из комнаты.
В каком-то смысле это напомнило ему годы, проведенные в пещере, с визитами домой, к оазисам жизни и тепла в пустыне одиночества. Здесь было иначе: уход от тесноты, холода, грязи и убожества камер наверх, в уютные покои майора, где можно было на несколько часов оттаять и умом, и телом, расслабиться в тепле и сытости за разговором.
Правда, это вызывало у него странное чувство пребывания не на своем месте, ощущение того, что он утратил какую-то ценную часть себя, которая не могла вынести возвращения обратно к повседневной жизни. С каждым разом возвращение давалось ему все труднее.
Он стоял в продуваемом сквозняком коридоре, ожидая, когда надзиратель отопрет дверь камеры. Его уши уже заполняли храп и сопение спящих людей, а когда дверь отворилась, в ноздри ударил едкий, застоявшийся запах.
Фрэзер быстро набрал воздуха и, пригнув голову, вошел.
Когда его тень упала на лежавшие тесной кучей человеческие тела, а дверь позади него захлопнулась, отрезав свет, сонные узники зашевелились, а некоторые проснулись.
– Что-то ты нынче припозднился, Макдью, – послышался хрипловатый спросонья голос Мардо Линдси. – Завтра небось с ног будешь валиться.
– Я справлюсь, Мардо, – прошептал Фрэзер, переступая
