старший милиционер, это заверения в собственной непогрешимости. Мол, «мы хоть и жили под одной крышей, но я и помыслить не могла…».
«Ну да, ну да, небось в задней комнате варежки вязала, покуда он очередного мужика кончал», – с отвращением подумал Егор.
Ему стало омерзительно глазеть на дурную, напуганную и полупьяную бабу, которая вертелась, словно уж на сковородке, и он отвернулся к пацанёнку. Мальчишка, как прежде, стоял в углу, ни жив ни мёртв. Был он темноволосый, худющий, сгорбленный и какой-то… нервный: то ручкой тонюсенькой дёрнет, то ножкой притопнет. Боится… Понятно, что боится. Петров вздохнул. А потом подумал, что Яковенко не очень-то сына стеснялся, убивал небось прямо на его глазах, зная, что отпрыск всё равно не выдаст, и от этого милиционеру стало ещё муторнее.
– Эй, – осторожно позвал паренька Петров.
Тот вздрогнул и робко оглянулся.
– Не бойся, – тихо сказал Егор. – Не обижу.
Он словно бродячего щенка из норы выманивал. До смерти напуганный бессердечными людишками зверёк не хотел покидать укромное логово и возвращаться в жестокий мир, но он, возможно, знал что-то нужное, поэтому милиционер продолжил.
– Кто тебя так? – взглядом указав на синяк под левым глазом, спросил Петров.
Мальчишка потупился.
– Скажи. Мне можно.
– Мамка, – шумно втянув воздух ноздрями, ответил паренёк.
Петров оглянулся на причитающую Яковенко, брезгливо поморщился.
«Ну и семейка…»
– Ты, главное, не бойся. Мы тебя в обиду не дадим. Как тебя звать, кстати?
– Остап.
– А меня Егор Михайлович.
Петров медленно протянул Яковенко-младшему руку, и тот с опаской её пожал. Ладошка у мальца была совсем холодная, даже ледяная.
– Скажи, Остап, куда твой батя делся?
Мальчишка отвёл взгляд, и Петров понял – знает. Или догадывается. Однако давить на него, как на мамашу, нельзя: паренёк только начал открываться и любое неосторожное слово способно его спугнуть.
– Не бойся, Остап, – ободряюще произнёс милиционер. – Я ж сказал: мы тебя в обиду не дадим.
– Батя тоже… тоже так говорил… – хрипло заметил мальчишка.
У Петрова ком к горлу подкатил. В тот миг он больше всего на свете хотел очутиться рядом с ненавистным душегубом Яковенко и пристрелить его, как бешеную собаку. Но говорить об этом Остапу не стал: сколько б тараканов ни водилось в голове Яковенко, был он для мальчишки прежде всего отцом, а следовательно, родным человеком.
– Скажи, где батя, Остап, – попросил Егор. – Он нам очень нужен.
– А вы его хотите… того? – Остап посмотрел на милиционера глазами, полными слёз. – Расстрелять?
– То не нам решать, а народному советскому суду, – ушёл от прямого ответа Петров. – Мы, Остап, просто ловим, кого скажут.
Мальчишка помолчал недолго, а потом сказал:
– У меня дядя в селе,
