приходов.
Закончив, он сидел задумавшись. Я не мешал ему. Глядя не на меня, а в окно, которое всегда было перед нами, он сказал:
– А я думал, что каждый приехал со своими проблемами, которые постепенно утрясутся.
Мне нечего было добавить к прочитанной им книге и я молчал.
– Пока мы говорили о кэгэбэ, я был с тобой, но книга «Прощай, Израиль» о нееврейском государстве – я не с тобой.
Я ответил, что это государство фальшивое, все в нём обман и все обмануты.
Он, как и все, хотел быть обманутым, только не расстаться с мечтой. Этого я не сказал.
И я запел:
– Е-ру-ша-лаим зо-ло-той…
Самую популярную из всех песен государства, блистательной Наоми.
Пел, пародируя, с фальшивым упоением. Кто знает о двух кэгэбэшнях, тот понимает такое исполнение. Но он сомневался об этом кэгэбэ, а о том кэгэбэ только слышал, и без опыта двух кэгэбэшен не понял моего смеха.
Он впервые смотрел на меня зло – увидел надругательство над дорогим для еврейского сердца.
Я этого не ожидал. Я растерялся. Надо было, для его успокоения, пародировать любую бездарную песню о Москве из арсенала тамошнего кэгэбэ, но кто не понимает, что «Ерушалаим золотой» тоже из кэгэбэшного арсенала – гасить всякие сомнения о кэгэбэ, того не успокоить.
Оказалось, что я начал шутку, не видя её конца.
Шутка не получилась. И я ушёл огорчённый и виноватый.
А потом удачно подоспела его поездка за границу, потом переезд на другую квартиру, потом занятость из-за переезда. Всё это время отвечала на мои звонки только его жена, которую я встретил в городе через полгода, и мы раскланялись.
Ещё через полтора месяца она вошла в автобус и присела впереди меня на пару рядов.
Пронеслась мысль, что вот пропал этот текст, который уже был написан. Значит, не было сожаления, что последний редактор моего иврита не возвращается ко мне.
Уныло думал, что сейчас подойду к ней, она помнит меня, да и недавно раскланивались, скажу ей, что, если у её супруга есть время для меня, то пусть позвонит мне об этом. И тогда текст пропал.
Я встал с сиденья, приблизился к ней, наклонился к её лицу, поздоровался и сказал то, что уныло думал.
Как меня звать, спросила она. Я назвался и вернулся на своё место.
Подумал, что если бы сидел тихо, то сохранился бы текст.
Текст сохранился.
…А из глаз смертельно больной Наоми смотрела обманувшаяся душа.
Она-то понимала.
Одна из немногих.
Сказала, что если только раз победят арабы, нацисты покажутся ангелами…
Твой ход, товарищ… э-э… минуточку.
А чего это вдруг я?.. Несусь себе по Яффо. У «ведущего» меня переполох – постоянный из-за моей скорости. Вот и угол с неширокой Хавацелет. И вдруг встал.
