отчего Богу пришлось снова за рычаги управления взяться.
– Будем далее выслушивать речи ее, – поясняет Бог, – не так проста та душа, как казаться всем хочется.
И уже к следующей исповеди своей душа та окаянная подготовилась более прочно. Силь ее непомерно возросла и почти самого Бога достала в разных выражениях сути ее, по Земле в целом ведущейся. Но через время он сам успокоил немного то и, придав вполне облик людской, вновь приступил к опросу.
– Какие далее жизни ты проживал? – строго спросил Бог, заставляя своей силой душу ту немного вскружиться на своем месте.
– Надалее многим при жизни своей становился, так как и говорил, где-либо долго я не задерживался. Потому быстро в живность какую превращался и снова телом возрастал, как мог до своего предела. По ходу жизней тех многих многого пришлось повидать и исчерпать всю боль людскую именно на себе, так как я ее сам и воздумывал, и на самих людях время от времени проверял. За то прозвали меня садистом и обозначили другим плохим словом, что в истории самой мало отобразилось, да только самому мне о том можно сказать и ведомо.
– Только ли тебе?! – с восклицанием наш Бог говорит, давая понять, что ничто на Земле не замеченным не остается.
– Да, да, – соглашается та душа, как бы внутри переживая, что так произошло с нею самою, – мне, да еще Богу одному, – поправляется тут же она и вновь беседу продолжает.
– Так вот. Многих чудачеств каких житейских я при жизнях своих претворил и во многих делах самое непосредственное участие принимал. И за то получил статус души неприкаянной, что обозначает в века по земле волочиться и свое место на небесах не находить. Видно и останусь на Земле тут навсегда, если вдруг люди осмелятся покинуть ее, – горько запричитала внезапно душа, очевидно мало радуясь такой перспективе.
Но Бог прекратил то действо и, строго усмотрев вновь, дал новый толчок тому рассказу, отчего беседа сразу оживилась и обрела оттенок несколько иной.
– Судьбами многих руководил я в свое время и руковожу даже сейчас. Не знаю, как то у меня получается, но приземно все проходит и люди те самые мне почему-то верят. Наверное, сами в душах своих такие же. Оттого так и происходит наяву. Но вернусь к началу, и кое-что порасскажу о тех жизнях прежних.
Так вот. Пришлось мне самому государство одно обустраивать и так оно случилось, что на тот момент был я действительно сам по себе, и надо мною больше никого не было. Стал я королем, родившись на этот раз как раз там, где мне нужно и ухватившись сразу за власть свою, как за истинно мне необходимое. Было то во времена, так обозначенной, столетней войны. Людовиком меня прозывали и любил я премного четвертовать людей. Оттого четвертым меня все и прозвали, хотя на самом деле был я по роду шестым. По крайней мере, так мне то помнится и, очевидно, оно так и было, – душа та вспоминает и это ей несколько
