по своим неотложным делам? Хотя когда бы ему успеть навести справки?
– Футбольчик вчера смотрел? – поинтересовался другой коллега, разворачивая бумагу с бутербродами и опуская в стакан кипятильник: как отец многодетного семейства, он никогда не успевал позавтракать дома.
Оставив вопрос о футболе без ответа, Лыков вышел в коридор: не стоит томить Котофеича долгим ожиданием. К тому же чем раньше узнаешь причину вызова, тем больше останется времени для маневра и отыскания достойных и безболезненных способов выхода из возможной пиковой ситуации.
Кабинет начальника располагался в самом конце длинного коридора, в комнатке, переоборудованной из женского туалета. Строители, делавшие ремонт, не срубили кафель на стенах, и потому кабинет, с развешанными диаграммами и плакатами, производил на непосвященных странное впечатление. Но Аркадий давно привык и перестал обращать внимание – всем известно, как любят начальнички различных рангов отдельные кабинеты, а с помещениями в столице туго. Вот каждый и выкручивается как может.
С сожалением выбросив недокуренную сигарету в открытое окно, Аркадий поправил узел галстука и без стука открыл дверь – Котофеич любил играть в демократию и на собраниях называл свой коллектив «сплоченной семьей», что вызывало у сидевших в последних рядах иронические улыбки.
– Присядь. – Начальник неторопливо открыл сейф. Достав из него тонкую папку, положил ее перед собой на стол. – Поедешь сейчас к главному шефу, отвезешь бумаги. Если захочет с тобой пообщаться, не отказывайся, но лишнего не болтай. Понятно?
– Почему я? – Аркадий умело изобразил на лице озабоченность крайне занятого важнейшими делами человека. Еще только не хватало уехать в день распродажи!
Главным шефом называли директора института – человека пожилого, несколько лет тяжело болевшего и уже не ожидаемого обратно. В его кабинете давно по-хозяйски расположился Афанасий Борисович, считавший себя полноправным и неоспоримым преемником дышащего на ладан «короля». Но пока король не умер, приходилось время от времени советоваться с ним, отправлять на подпись бумаги или, по крайней мере, сохранять видимость того, что советуются, хотя все решал ставший всесильным заместитель.
– Почему я? – упрямо повторил Лыков, решительно отодвигая от себя папку: у старика можно застрять надолго, да и живет он не рядом, а машину не дадут. – Пусть Сагальский или Кучумов поедут. Это же почти на целый день!
– Не заговаривайся, – сурово одернул его Котофеич, встопорщив рыжеватые усы и еще больше округлив глаза. – Привыкли там, понимаешь, в курилке зубы скалить! Сказано – поедешь, значит, поедешь. Забирай и отправляйся!
Он взял со стола папку и сунул в руки Лыкову. Тому ничего не оставалось, как принять ее и выйти, досадуя на свою несдержанность и часто подводивший его язык. Не зря говорят: язык мой – это та дорога, по которой приходит беда. Промолчал – глядишь, удалось бы отболтаться, обратив взор начальства на других сотрудников, но да чего
