владели.
– Верно, – раздались обрадованные голоса, – что правда, то правда. Вот наконец от истинного государя неложные слова узнаем… Да ты читай шибче! Не слыхать поодаль-то!
Гаврила Григорьевич Пушкин читал толпе с Лобного места:
– А которые воеводы и бояре ратоборствовали против нас, своего государя, мы в том их вины не видим. Они посланы были злодеем Годуновым под страхом отнятия живота и творили сие неведомостью. Мы их прощаем и призываем верно службой заслужить вины свои… Пусть мир и тишина воцарятся в нашей державе. Я прощаю всех, кого осудили Годуновы. Отворите темницы, сбейте оковы с несчастных, утрите слезы обиженным.
Переполненная народом площадь восторженно взвыла. Пожалуй, никто не мог припомнить царя, отворившего темницы, сбившего с узников оковы, утеревшего слезы обиженным.
Люди кинулись к тюрьмам, сбивая замки и разгоняя стражу.
– Простил государь Димитрий Иванович! Всех простил! Выходи, братцы!
В истлевшем рванье, в струпьях и кровавых шрамах узники, шатаясь, вышли на улицы.
– Испить дайте, братцы! Проводите до дому, православные… Силов нету… Пытали меня жестоко, о! Нещадно били, по-звериному… Голодом морили… Здравия и победы государю Димитрию Ивановичу!
Пушкина и Плещеева окружили тесно, повели на Красную площадь:
– Читайте, бояре, там. Народу больше услышит.
Казаки вертелись верхом на конях посреди толпы. Кричали:
– Читайте и на Пожаре![32] Не трусьте, грамотные!
Стрельцы, посланные из Кремля не допустить черный люд к Лобному месту слушать «прелестную» грамоту, испугались. Увидев стекающуюся со всех сторон ревущую толпу, побежали и затворили Фроловские ворота. Красная площадь ругалась страшным и скверным словом. Сотнями кулаков грозила Кремлю.
Пушкин снова развернул свиток, стал читать, надрывая горло. Когда дошел до слов «обещаю всем, гонимым Годуновыми, милость и защиту…», раздался общий вопль:
– Смерть Годуновым! Слава государю Димитрию Ивановичу!
В толпе замелькали палки, дубины, вилы, а то и пищали – видать, принесли сочувственники из стрелецких полков.
Когда посланные бояре вернулись к лагерю Самозванца и объявили о полном благоприятствованьи его въезду в столицу, Отрепьев сначала засомневался.
– Нет, правду говорите? – оглядываясь на окружавших его бояр и воевод, спрашивал он. – Москвичи готовы меня принять?
– Да Москва уже твоя, государь, – подтвердил Пушкин.
– А что с Годуновыми? – осторожно сказал Самозванец, не обращаясь ни к кому поименно. – Они где?
– Они пока спрятались, – также неопределенно произнес Басманов и стал шептать что-то Василию Голицыну.
«Царевич Димитрий Иванович» сделал удивленный вид и пошел куда-то, сопровождаемый своим постельничим Иваном
Пожар – старинное название большого пустыря, оставшегося после набега крымского хана Девлет-Гирея.
