в морской пехоте уже не хотелось. Несмотря на то что еще недавно это было одним из страстных желаний Ришата.
С подачи, как обычно, моего отца и преподавателей училища, я был определен на службу в военный оркестр в своем же городе. Я и саксофон сблизились на почве маршей, которые я терпеть не мог, так же как и службу. Надо отдать должное службе, неприязнь была взаимной.
Не прошло и нескольких дней, как мне стало совершенно ясно, что для службы в армии я не подхожу. Так же, как я не подходил ни к радиотехническому, ни к комсомольскому, ни к воровскому образу жизни. Но как ни парадоксально во всех этих «общественных движениях» я чувствовал себя достаточно комфортно. Скорость адаптации была прямо пропорциональна скорости возникновения вокруг меня новых компаний.
Дирижера нашего оркестра – бравого майора нельзя было назвать человеком уравновешенным. На протяжении всей моей службы он грозился перевести меня в Безенчук, про который ходили пугающие слухи, сажал на гауптвахту (губу), на которой я в итоге ни разу не сидел, тряс каким-то, невесть от куда взявшимся пистолетом с требованием немедленно меня разыскать, но так никого и не застрелил. Другими словами, я никак не монтировался с армейским социумом, как собственно и с любым другим, с которым сталкивала меня судьба. Сейчас я понимаю, что в этом не было и нет моей заслуги. Это не было ни хорошо, ни плохо.
Я не выучил толком ни одного марша. Когда дирижер проверял, как музыканты играют свои партии, зная ритмические акценты и слыша гармонию данного произведения, я подставлял интервалы так, как мне нравилось. То есть импровизировал по гармонии в ритме данного марша.
К моему счастью, дирижер не обладал абсолютным слухом, и поэтому подобные выходки, как и многие другие, мне сходили с рук.
Мало того, прослужив полгода, я два раза в неделю стал убегать в город, чтобы играть вечером в дорогом ресторане. За один самоход я зарабатывал больше месячной зарплаты среднестатистического профессора философии любого государственного университета моей родины, что позволяло приносить блок сигарет и бутылку водки старшине оркестра, прикрывавшего мои отлучки.
Оркестр проживал в одной казарме с четвертой ротой курсантов вертолетного училища.
Одной зимней ночью после отбоя в казарму позвонил наш майор с требованием построить оркестр и провести повторную проверку. Только на этот раз ее должен был провести не дежурный по оркестру, которым был мой друг Илюха Головченко, а дежурный по роте курсантов. В результате, о моем отсутствии было немедленно доложено в штаб.
Возвращаясь в часть по «самоходной» тропинке, я ощутил неподдельную гордость за своих друзей, видя, что лопатами они владеют ничуть не хуже, чем музыкальными инструментами. Прямо перед штабом на фоне снегоуборочного оркестра стоял мой друг Славик по стойке «смирно» перед дежурным по училищу подполковником и что-то ему объяснял. Что связывало трубача оркестра Славика и подполковника Вертолетного училища, я в скором времени узнал. Когда оркестр
