первого года существования проекта, уже вызывали опасения. Все больше не склонных к ипохондрии людей жаловались на тошноту, головные боли и кошмары, образное наполнение которых зависело от навязчивых идей конкретного пациента. Группа ученых Московского НИИ психиатрии в начале 2011 года выпустила сборник наиболее интересных клинических случаев, сопровождаемых комментариями. Так, женщина сорока пяти лет, с хроническим алкоголизмом второй стадии, была неоднократно госпитализирована при попытке суицида. По словам близких, когда-то она работала оператором на колесе обозрения на ВВЦ, и примерно через год после постройки Эйфелева Останкино ее вдруг стали беспокоить сны о старом месте работы, откуда она была уволена за пьянство. Женщина отправилась на ВДНХ и, увидев с высоты аттракциона двойную башню, попыталась разбить стекло кабинки и выпрыгнуть вниз, но была остановлена другими пассажирами. В течение месяца это повторялось шесть раз. В сумеречном состоянии она тихо бормотала одну и ту же фразу: «Увидеть Париж и умереть». В моменты просветления она описывала врачам открывшийся ей вид на Париж так детально и точно, что даже повидавшие всякое психиатры смущались, сверяя рассказ пациентки с фотографиями и картами французской столицы: за границей женщина никогда не бывала.
Меж тем и так поляризованное русское общество стало угрожающе раскалываться на два лагеря. Прозападно настроенные либералы утверждали, что стоит продолжить эксперимент и сочетать русские красоты с другими европейскими достопримечательностями законным архитектурным браком. В блогах шли бурные споры, в которых либералы пытались доказать, что такая культурная прививка поможет российской власти избавиться наконец от феодального мышления, встав на европейский демократический путь развития, и воспитает в русском человеке свободомыслие, самоуважение и толерантность. Эстетика, торжественно формулировали они, рождает этику. Женщины, придерживавшиеся подобных взглядов, решили начать с себя, и как они были прекрасны на каблуках в виде перевернутых лакированных башенок!..
Либералов поддерживал теперь уже всемирно известный Эмиль Поташевич, но вряд ли его интересовала идеология: похоже, что он был из тех безумцев от искусства, что готовы на любые жертвы ради воплощения своих потрясающих замыслов, и, родись он на полвека раньше, возможно, его ждала бы блестящая карьера в Третьем рейхе или в Политбюро ЦК КПСС. Одно из его выступлений можно считать официальным началом последовавшей вскоре общественной конфронтации. На одном из приемов в московской мэрии, посвященном завершению года русско-французской дружбы, Поташевич, размахивая бокалом с шампанским, рассказал, что у него готов новый проект – размещение внутри Шуховской башни уменьшенной копии парижского небоскреба Монпарнас – и что якобы уже есть договоренность с правительством. После этих слов в банкетном зале вдруг наступила тишина; либеральные обозреватели, оказавшиеся в тот вечер в явном меньшинстве, жидко зааплодировали,
