гордой фамилией Чехов. Вспоминая о том, сколько труда он вложил в тома своих сочинений, юный гений вздрагивал, пугался и лез под стол. Оттуда доносились его истерические вопли:
– Неужели это я? Мамочка! Прости, боже, я больше не буду!
Слегка успокоившись, писатель, стараясь не царапать линолеум нестриженными коготками, семенил к своей миске, что росла возле печи. Корни миски, пробив фундамент, устремляли свои необузданные хитросплетения прямо к ядру земли, презрительно минуя магму. В центре миски рос баобаб. С него свисали перезревшие негры.
Так же у Феди в комнате находился, а порой терялся восхитительный дендрарий, в кущах коего сиживал в позе орла настороженно вскряхтывающий дровосек унылого вида и неопределенной партийности. Федя очень дружил с этим выродком и посвящал его в свои творческие планы, Понимая, что масса во всем своем великолепии нетто и брутто, он жалел всех так называемых «паблик экскременейшн».
Выжимая из себя Чехова по капле в день, Федя очень нуждался в сантехпочинке. Он тратил себя на карманные расходы и в театре пользовался чужими салфетками. Так он сторонился обывательского вкуса.
Родом Федя бывал из распространенной породы нимф, и в его горгониевых кудрях блистал дюралюминиевый нимб. Свои ногти он хранил в плоской коробочке из-под акварельных красок и на вопрос, как проехать до Актюбинска, отвечал коротко и ясно: «На хрен».
Изо всей окружающей среды Федя как-то так любил продавщицу Агафью из кафетерия «Таёжный тупик». Он частенько посапывал возле сферы её слуха, дабы она от злости топала ногой в его любимое пирожное. Агафья была та самая вылитая Чичолина, с которой срисовал свой ящик для пустой стеклотары местный Микеланджело. Во всей этой фигне явно присутствовала любовь человечья, и босые пятки ея вполне могли бы достойно украсить герб любого молодого государства, не взирая на то, какого цвета его истощенный катаклизмой организм.
Но Каштанка не переставала сниться Феде даже по ночам. Являясь к нему в образе темного луча в рентгеновом царстве, она демонстрировала ошелупленному стратегу свои мудрые от розовости фляжки и, тихо покачивая вёдрами с самогонкой, призывала приятно к ней прикоснуться.
– Ради какой такой выгоды? – вопрошал её сонный Федя.
– Грибочков ради, – ласково отвечала Каштанэда. – А ещё, потому что ты голубчик.
И по степному раздолью Притоболья неслись их чмонкие офигительные поцелуи, звуком подобные ухлопыванию одной кастрюльки с пшенкой о дополнительную, с рисом.
«Пора распращиваться», – поникала головой милая собачка в конце увлекательного флирта. «Пора бы», – уверенно отвечал Федя.
И они расходились в радикально противосупостатные стороны.
4. Лысая Янка
В то утро, когда день ещё начинался с утра, а заканчивался мордобоем в парадном, Федя, который всем уже порядком надоел своей ненормальностью,
