опять хмыкнул, но достал кисет, отсыпал табака. Дал коробку спичек. Издевается?
– Издеваешься? Как я крутить козью ногу буду? С одной рукой-то?
– Четверых одной рукой в больницу отправил? Как хочешь. Высыпай обратно.
– Ну уж нет. Буду мучиться.
Дверь за сержантом закрылась, но смотровое окошко осталось открытым. Я, матерясь и изрядно разозлившись, наконец, скрутил что-то похожее на «козью ногу», изведя четверть газетного листа. Прикурил, затянулся, но махра оказалась слишком крепкой, аж скрутило в кашле (за дверью довольное хмыканье). Дальше курил осторожнее. Даже удовольствие почувствовал. Хорошо, так вот после обеда покурить не спеша. А спешить мне некуда.
После перекура – вздремнул, завернувшись в одеяло. Потом – тренировка, перекус, перекур с дремотой, тренировка. И так три дня.
Только на четвёртый день меня повели на допрос. Я, насколько смог, привёл себя в порядок. И вот я в кабинете. Окно. Открытое. А за ним – мир. Оказывается, и за четыре дня можно одичать. Я поначалу ничего, кроме этого окна, и не увидел.
– Присаживайтесь, старшина.
Стол, большой, деревянный, крытый зелёным сукном. Массивная лампа на нём, пепельница, чернильница чудная. Как мраморная, только черно-зелёная. Стул. Массивный, с обивкой. Если бить будут – обивку испачкают. Сел. За столом тип с какими-то галочками в петлицах опрятной, но явно не новой формы ГБ. Он долго бодался со мной взглядом. Э-э, дядя, это бесполезно – не боюсь я тебя. Потом этот товарищ раскрыл довольно пухлую папку, стал перекладывать листочки, бегло разглядывая их. Мне это очень напомнило момент из «Матрицы». Сейчас он скажет, как агент Смит: «Как видите, мы за вами давненько наблюдаем», а я в ответ: «Меня не купить гестаповской липой. Я требую законный звонок адвокату». А потом у меня склеятся губы. Как давно и далеко это было! Я горько ухмыльнулся:
– А как вас зовут? – спросил я (не агент ли Смит?).
– Тимофей Порфирыч, а что?
– Да так. Интересно.
– Интересно, говоришь… – сказал он в задумчивости, полистал ещё листочки, закрыл папку, откинулся на стуле и вылупился на меня с таким видом, будто я кубик Рубика, а он его не смог собрать.
– Откуда же ты на нашу голову взялся? – спросил Тимофей Порфирыч.
– Из тех же ворот, что и весь народ, – пожал плечами я.
– Кури, – гэбэшник пододвинул ко мне коробку с папиросами, пепельницу. Он удивился, когда я прикурил от своих спичек.
– Сержанта не наказывайте – по-людски он поступил, выручил.
– Как же это он? Он же самый строгий из всех.
– За анекдот, – пожал плечами я.
– Анекдот? Какой?
Я рассказал. Тимофей Порфирыч только хмыкнул. Опять помолчал, долго глядел в окно, явно думая.
– Кто ты, старшина?
Я вскочил, вытянулся, доложился, как на плацу. Тимофей Порфирыч поморщился.
– Не о том я тебя спросил.
– А что же я ещё скажу? У меня за душой и нет больше ничего. Ну, ещё добавить можно, что контужен. А вы думали, я сразу
