правом, Канарис расценивал как совершенно противоречащую не только праву, но и здравому смыслу: в перспективе это вело к разложению войск.
Адмирал был совершено прав, однако его заявление было проигнорировано.
Кейтель прочитал протест Канариса и положил его под сукно; на документе осталась резолюция фельдмаршала: «Размышления соответствуют солдатским понятиям о рыцарской войне! Здесь речь идет об уничтожении мировоззрения. Поэтому я одобряю эти мероприятия и поддерживаю их»259.
…Спустя четыре года, на Нюрнбергском процессе фельдмаршал Кейтель, как и все остальные германские военачальники, начал было врать, что он-де ни сном, ни духом… Но тут суду будет представлен протест Канариса, и собственноручная резолюция Кейтеля на нем, поэтому уйти от виселицы фельдмаршалу не удастся.
А в лагере советских военнопленных у польского местечка Бала-Подляска после издания «Правил» появилась новая традиция. Часовой, отстоявший смену, давал очередь в толпу пленных, как доказательство, что сдал исправное оружие. После этого заступавший на смену лично проверял пулемет, тоже давая очередь по толпе260.
К осени сорок первого оккупанты уже достаточно освоили захваченную территорию, чтобы иметь возможность равномерно распределять военнопленных по лагерям, перевозить их из Украины в Польшу, из Белоруссии – в Прибалтику. И если раньше массы военнопленных гнали пешком на сотни километров, то теперь их стали перевозить в эшелонах. От этого, правда, смертность не только не уменьшилась, но и возросла. Офицер абвера граф фон Мольтке писал своей жене:
«Сообщения, поступающие с Востока, снова ужасны. Мы несем, по-видимому, большие потери. Это еще можно было бы перенести, если бы на наши плечи не легли горы трупов. То и дело слышишь сообщения, что эшелоны с пленными и евреями доставляют в живых лишь 20 % отправляемых…»261.
Столь высокой смертности способствовал ключевой принцип транспортировки, остававшийся неизменным и в сорок первом, и в сорок третьем годах. В летнюю жару пленных красноармейцев перевозили в наглухо закрытых вагонах; в зимние морозы – на открытых платформах. Их набивали туда, как сельдей в бочку: невозможно было даже сесть. Один из немногих уцелевших впоследствии вспоминал:
«Перед вечером начали загонять нас в вагоны. Говорю загонять, потому что когда в вагон входило, скажем, 50 человек, то прикладами и руганью туда вгоняли еще столько же. Не считал и не помню, сколько нас было в вагоне. Помнится только, что сначала мы не могли сидеть. Можно было только стоять. Никаких нар не было. Когда вагон набивали до отказа, закрывались двери на большие засовы и на замок. Оставалось только по одному маленькому окошку с обеих сторон вагона. Жара в вагоне стала нестерпимой. Несколько человек от духоты и тесноты потеряли сознание. Начали кричать, чтобы открыли двери. Никто не внимал нашим крикам. Но если крики не прекращались, то дверь сильным рывком открывалась и сыпались удары палок
