не иначе, как «жидовские штаны». Собственно, так называли их все знакомые Клайву фермеры. Не «левисы», а «жидовские штаны» или «джусеры».
Он сунул руку в правый разрез, покопался в правом кармане джинсов, достал серебряные карманные часы на длинной цепочке и положил их на ладонь мальчика. Тяжелые, мерно тикающие. От неожиданности Клайв едва не выронил их.
Вскинул на дедушку широко раскрытые карие глаза.
– Негоже их ронять, – дедушка покачал головой, – но, наверное, они не остановятся, их роняли раньше, один раз, в пивной в Утике даже наступили на них, а они все ходят. Но, если они остановятся, жалеть об этом придется тебе, а не мне, потому что отныне они твои.
– Что?.. – Мальчик хотел добавить, что он не понял, но слова застряли на губах, потому что он уже начал соображать, о чем толкует дедушка.
– Я дарю их тебе, – подтвердил дедушка его догадку. – Всегда хотел, но будь я проклят, если напишу об этом в своем завещании. Налог будет выше их стоимости.
– Дедушка… я… Господи!
Дедушка смеялся, пока не закашлялся. Он согнулся пополам, кашляя и смеясь, лицо его стало лиловым. Радость Клайва сменилась тревогой. Он вспомнил, как мать снова и снова говорила ему, что дедушке нельзя переутомляться, потому что дедушка тяжело болен. Когда двумя днями раньше Клайв тактично спросил его, что у него болит, Джордж Бэннинг ответил одним загадочным словом. И только в ночь после разговора в яблоневом саду, когда Клайв засыпал, держа в руке карманные часы, он понял, что слово, которое произнес тогда дедушка, «тикалка», обозначало не какого-то загадочного микроба, а его сердце. Доктор запретил ему курить и предупредил, что он отправится к праотцам, если будет браться за тяжелую работу, к примеру, решит вскопать огород.
– Негоже их ронять, но, наверное, они не остановятся, если ты их и уронишь, – сказал дедушка, но мальчик знал, что когда-нибудь они все-таки остановятся: у часов, как и у людей, была привычка в какой-то момент останавливаться.
Он стоял, опасаясь, что и его дедушка сейчас остановится, но, наконец, смех и кашель поутихли, дедушка выпрямился, левой рукой небрежно смахнул соплю с носа и отбросил в сторону.
– Ты очень забавный парень, Клайви. У меня шестнадцать внуков, и только из двоих, я думаю, толку не будет, а ты к ним не относишься, но ты единственный, кто смешит меня до боли в яйцах.
– Я не хочу, чтобы у тебя болели яйца, – ответил Клайв, и дедушка снова расхохотался, хотя на этот раз перестал смеяться до того, как смех перешел в кашель.
– Обмотай цепочку раз или два вокруг руки, если от этого тебе станет легче, – посоветовал дедушка. – Если у тебя станет легче на душе, ты будешь слушать более внимательно.
Клайв последовал совету, и ему действительно полегчало. Он смотрел на часы, лежащие на ладони, на звезду-солнце в центре циферблата, на секундную стрелку, которая обегала свой маленький круг. Но это по-прежнему были дедушкины часы, в этом
