гарь оказалась совсем не похожей на те, по которым мне доводилось ходить раньше. Гарь в моем представлении была обгоревшим лесом с редкой порослью молодняка и твердым, расчищенным огнем грунтом. Эта гарь, на которую мы вышли, была уже, очевидно, очень давнишняя. Деревьев на ней почти совсем не было, они все повалились, истлели и начали уже предаваться земле, а на их перегаре поднялась буйная, в рост человека, трава. Это, преимущественно, конский щавель, сухой, жесткий и прочный. Идти по такой гари одно мученье. Трава вяжет движения, перешагивая через поваленные деревья приходится все время высоко поднимать ноги, а суки деревьев, скрытые в траве, отточенные и отполированные со временем ветром, дождем и травой, остры как пики и грозятся вот-вот проткнуть насквозь. Только споткнись.
Мы идем очень медленно, очень. Ругаемся, спотыкаемся и падаем, чертыхаемся, снова идем. Шесть километров этой гарью мы шли семь часов и когда, наконец, вышли опять к тайге Ананьев сказал с облегчением:
– Вот он, дом родной.
В маршруте
Мы сориентировались и пошли дальше. Хотелось дойти к ночи до зимовья – маленькой на два-три человека избушке, которую охотник ставит в тайге в местах, где он охотится зимой, но ночь опять застала нас в пути. Быстро темнело, к тому же начался дождь. Мы продирались с невыразимым упорством. Троп никаких, идем строго по компасу и, конечно, виляем, виляем, виляем. Мои разноцветные от заплат брюки снова висят клочьями, изо всех мест сухая только прикрытая рюкзаком спина. Наконец, видя, что сегодня нам не дойти даже до реки, решаем остановиться.
Начинаем искать место для ночлега. Оно должно отвечать, по крайней мере, двум требованиям: быть сухим и иметь неподалеку воду. И то и другое сейчас для нас проблема. Наконец, с трудом обнаруживаем под вывороченным корневищем лужу, выбираем рядом место посуше, натягиваем брезент и раскладываем костер. Вот когда мне пригодился сухой спирт. Так же кстати оказались свитер, куртка и плащ, которые я, досадуя на самого себя, все время тащил за плечами.
И вот пылает огонь. Лес сразу становится иным. За границей света он абсолютно черен и непроницаем, там, где на него падает свет, он тянется в темную вышину стволами, озаренными неровными бликами огня, а между стволов опять темнота. Мы сушимся. Огонь! Благодарение Прометею, что он принес его людям. В черте огня мы как у себя дома. «Огонь – это человек!» – как любил говорить один мой коллега. Эйно приносит воду, варим ужин. Мы прошли немногим больше половины маршрута, а сегодня кончается четвертый день и наши запасы. Делим скудные остатки из расчета, что нам придется идти еще два дня и ложимся спать.
И снова утро, серое, но без дождя. Одежда почти сухая. Смотрим на воду, которую вчера в темноте пили сырой. Мутная желто-коричневая жидкость.
– И эту воду мы вчера пили с наслаждением, – говорит Ананьев.
Я чиню прорехи.
