Крайст! Не могу!
Но беспричинного в этом мрачном мире ничего нет! И вдруг стало кристально ясно, почему всё так, почему мир так несовершенен!
А та глухая была и не услыхала распутных слов его речей и гнусных намеков его чистой любви. В ухе у нее ваты полно было, как потом выяснилось в околотке. Вот она и не слыхала поэтому ничего. А он весь из себя пыжился и кряхтел, и лакированные бахилы попусту трепал. Скрипун. Да и не женщина это была вовсе в соболях, бриллиантах, шиншиллах, а глухой вонючий мужик в порватом треухе на босу голову. Бяка! Мандельшпрот-то был тоже слеп, как Куриная Слепота. Но надо отдать ему должное, он не огорчился, а поднял указательный перст конечности к небу, вдохновился, как суслик, и написал стишок о Родине. Раешный Ветрогон. Его теперь в школе для недоразвитых пионеров проходят. В пятом классе. Все очень смеются и хихикают, до того он хорош и неприхотлив. Метафоричность доведена там до последней степени высот. Тут как посмотреть! Мо так, мо эдак!
***
Яичница-Болтушка,
Люби меня тайком
И гладь меня по брюшку
Железным молотком…
Любовная песня Пруфрока
Я Вами пленен,
Вы бросили вон
Демарши мои и петиции,
Но Вам не уйти,
На Вашем пути
Не хватит солдат и полиции.
Какие труды!
Вы очень горды!
Стройны и нежны, точно лилия.
Но дайте мне срок —
Зажгу огонек
В глухих казематах Бастилии.
Я парень в соку
И много могу,
Поймите, прекрасная, нежная.
А буду старик,
От лучшей из книг,
От Вас отверну-усь небрежно я.
С другими я – пас!
И только для Вас
Готов поступиться привычками.
Нет, я не таков!
Сон крепких замков
Нарушу своими отмычками.
Да будь Вы судья,
Казнен был бы я.
Пусть голову в шляпе осудите,
Зато мой дурак
Работает так,
Что имя свое Вы забудите!
Я Вами пленен!
Вы бросили вон
Демарши мои и петиции.
Но Вам не уйти,
На Вашем пути
Не хватит солдат и полиции.
6 ноября 1932 г.
Проделки Фортинбраса в лунный день!
Селедка, которую я с такими баталиями получил сегодня в нашей книжной лавке, увы-увы-увы, оказалась гниловатой изнутри, сугубо отвратительного вида, и только известный стоицизм смог отвратить мои мысли от этого недоразумения к высоким материям и императивам, из коих я тку полотно моей философии. Я остро осознал, что человеческое расположение часто является функцией от бытия; и зубная боль, к примеру, – не лучший стимул для настоящего творчества. Вероятно, Гомер, приступая к сочинению своей непревзойденной «Энеиды», был не только слеп, но и не имел зубов. Моя мягкая попытка навести на эту мысль Мандельшпрота закончилась безрезультатно. Впрочем, он мог бы обойтись
