говорить о Викторе Ерофееве, то он одно время снимал квартиру у шофера своего отца, посла Советского Союза. Окнами, помню, прямо на Ваганьковское кладбище. Так что сидим мы как-то перед этими самыми окнами, разговариваем. О чем? О том, в частности, что такой-то из молодых (а мы все еще были молоды) продался, а такой-то нет. И Веща, тогда жена Виктора, в сердцах бросает: «Витьке вот тоже все говорят: продавайся да продавайся. А я его спрашиваю: ну, за что тебе продаваться? За поездки в ГДР или Болгарию? Так ты и так в Польшу к моим родителям ездишь. За кандидатство? Так ты и без них диссертацию защитил; захочешь, еще защитишь. За квартиру? Ну, купим мы с тобой кооператив, купим. Я, например, – и голос ее становится мечтательным, – хочу, чтобы у меня своя лошадь была. Я ей даже имя придумала: Ксантиппа. Ну и что, дадут они мне эту Ксантиппу?»
И для коды: материалы для неподцензурного альманаха «Метрополь», после которого имя Виктора Ерофеева узнают не только в ИМЛИ, но и в мире, кажется, уже собирались.
Во второй половине 70-х годов мы – я, Витя Ерофеев, Миша Эпштейн – шли ровно. Каждый уже напечатал что-то для себя знаковое. Каждый успел приобрести начальную известность в узких кругах. Поэтому мы и не удивились, когда на ступеньках вестибюля Дома литераторов к нам подошел Феликс Феодосьевич Кузнецов, недавно ставший первым секретарем Московской писательской организации и еще имевший тогда репутацию безусловного либерала. Приобнял он как-то так ловко за плечики сразу всех троих и говорит: «Пора вам в Союз писателей документы подавать». – «А ничего, – спрашиваем, – что у нас пока книжек нет?» (По тогдашним правилам, замечу в скобках, для приема в Союз писателей требовалась книжка, а лучше две.)
«Ничего, подавайте», – милея людскою лаской, отвечает Феликс Феодосьевич, который уже знал, наверное, о том, что вот-вот будет опубликовано постановление ЦК «О работе с творческой молодежью», сулившее этой самой молодежи неслыханные льготы и, сейчас бы сказали, преференции.
Нас и принимали с учетом этих неслыханных льгот, по-курьерски – всего полтора года. А выдали… Поскольку тогда в Союзе писателей шел как раз обмен членских билетов, то выдали не «корочку» с подписью Георгия Мокеевича Маркова, а справку, что такой-то, мол, является…
Я, получивши эту справку, прямо с улицы Герцена помелся на Кузнецкий мост, в Книжную лавку писателей[233]. Пошел ли куда-нибудь Миша, не знаю. А у Вити, спустя малый срок, случился «Метрополь». И его, в Союз писателей уже принятого, но недооформленного, надо было гнать поганой метлой. И вот, здесь я иду уже по чужому рассказу, собрались его вместе с Женей Поповым, который был ровно в том же положении – со справкой, исключать, как кого-то озарило: «Подождите, а членский-то билет у него есть? Нету? Значит, мы его и Попова не исключаем, что скандал будет усиливать, а просто не утверждаем, что обычная практика».
Отшумело лет пятнадцать, и я, в недолгую свою «вертушечную» пору, спрашиваю Юрия Николаевича Верченко[234], зачем вы всю эту «Порнографию духа»
Книжная лавка писателей – магазин на Кузнецком мосту, второй этаж которого был отдан под спецобслуживание членов Союза писателей СССР, так что каждый вторник и каждую пятницу, когда производился, как тогда выражались, завоз новых книг, в послеобеденное время на крутой металлической лестнице, ведущей туда, где распоряжались бессменные Кира Викторовна Дубровская и Олег Леонидович Соколов, выстраивалась длинная очередь литераторов. Причем не только страстных библиоманов, но и тех, кто всего-навсего хотел бы обзавестись дефицитными книгами для подарков, обменов и взяток.
Верченко Юрий Николаевич (1930–1994) – в течение двух десятилетий секретарь правления СП СССР по оргвопросам. Руководя всей практической жизнью, кадрами и финансами «Большого Союза», предпочитал не связывать свое имя с самыми одиозными идеологическими сюжетами{17}. Так что посвященный ему мемуарный сборник «Пьер Безухов с улицы Воровского» рисует образ «добрейшей души человека» (В. Розов), «благородного рыцаря литературы» (Ю. Изюмов), помогающего писателям «преодолевать цензорские тернии» (М. Алексеев). Поэтому можно понять Ю. Полякова, в ту пору секретаря комитета комсомола писательской организации Москвы, который воскликнул: «Сегодня, когда я оглядываю всю эту литературную „глиству“, засевшую на десятилетия в начальственных кабинетах многочисленных „союзов“ и сосущую последние соки из остатков писательского имущества, хочется сказать в сердцах: „Верченко на вас нет!“»
