Когда я думаю об этом, мне кажется, я вижу, как Господь Бог истекает кровью на кресте, и это ввергает меня в невыносимую скорбь. Ведь Он умер, чтобы Его слово было вечно и чтобы его не искажали!.. А нынче ересь повсюду!.. Неужели вы от этого не страдаете? – Герцогиня с непонимающим видом воззрилась на Анжелику.
Анжелика сменила тему:
– Не следует непрерывно обсуждать проблемы, которые люди, гораздо более значительные, чем мы, уже со всей ответственностью взялись уладить. Например, разве во Франции король Генрих Четвертый не постановил раз и навсегда, что протестанты и католики равны перед государством? Он утвердил свое решение Нантским эдиктом, и дела государства от этого пошли только лучше.
– Вы, милочка, разумеется, не в курсе, – с улыбкой заметила герцогиня, – сейчас как раз подумывают о том, чтобы король аннулировал Нантский эдикт.
Анжелика испытала настоящий шок.
– Но это невозможно! – воскликнула она. – Король не может аннулировать соглашение, торжественно принятое его предком перед всеми французами и во имя своих будущих наследников. За всю историю человечества не случалось подобного бесчестья!..
Ей уже виделась грозящая Франции внутренняя катастрофа. Если Нантский эдикт будет аннулирован, французские гугеноты утратят все гражданские права и свободы. Они не смогут заключать законные браки, их дети будут считаться незаконнорожденными, их подписи – недействительными… У них не останется иного выхода, кроме как обратиться в католицизм или бежать из страны…
Впрочем, ведь эдикт уже давно утратил силу. Анжелике кое-что об этом было известно!
В своей свободной новой жизни в Америке она начинала забывать тягостные гонения, которым подвергалась вместе с гугенотами в Ла-Рошели.
И все же ее цельная натура бунтовала против подобной бесчестности в отношении участи народов.
– Нет, это невозможно, – повторила она, резко вставая, – это означало бы обречь на монарший произвол все человеческие устремления к добру…
– Вы говорите, точно античный трибун, – с усмешкой бросила госпожа де Модрибур.
– А вы – как ханжа из Общества святых даров, – парировала Анжелика, направляясь к дверям.
Герцогиня мгновенно нагнала ее.
– О, простите меня, дорогая, бесценная моя, – просила она изменившимся голосом, – сама не знаю, что на меня нашло, что я позволила себе говорить с вами в таком тоне… с вами, которая есть само милосердие. Простите меня! Вы так чувствительно потрясли глубинные основы того, что помогало мне жить, что порой… порой мне кажется, что я ненавижу вас! И завидую вам… Вы такая живая, такая настоящая. Ах, как бы я хотела, чтобы вы ошибались!.. И все же боюсь, вы окажетесь правы. Но простите меня… Здесь я ощущаю себя слабой и неуверенной, и для меня это унизительно…
Она цеплялась за руки Анжелики, пытаясь удержать
