ведущие специалисты и поднимают тему, например, искусство и современность?
Для меня это пустые слова. В искусстве важно: талантливо или нет. А дискуссии? Я и не помню таких. Не то чтобы я их избегала, просто меня, возможно, и не приглашали. А в театре будешь дискутировать – вылетишь. В нашем Большом театре особенно – там любили диктовать. Когда балетмейстер предлагал концепцию, нечего и незачем было дискутировать. Можешь поставить – поставь. О чем дискутировать? Иначе болтовня. Надо просто посмотреть, понять замысел, запомнить и попробовать все воедино связать.
Но актеры театра и кино столько рассуждают о роли, о нюансах, новизне, необычности трактовки… А потом смотришь результат – и… пшик.
Расхождение результата с собственным видением можно наблюдать сплошь и рядом. Однажды Марлен Дитрих спросили, как ей удалось это так интересно сыграть. «А я не играла, – ответила она, – меня в этот момент позвали, я откликнулась, всё и засняли». Это к вопросу о результате. И элементу случайности. Вот я всегда и была интуитивно против говорильни. В оправдание драматических актеров можно, конечно, сказать, что их профессия напрямую связана с речью, со словами: им надо все как-то проговаривать. А наш удел – молчать. Мы же работаем в молчании. Мы не поем, не декламируем. Мы молча танцуем. И потом, драматические актеры чаще расслабляются и весело «отмечают» всякие события, что тоже способствует посиделкам и говорильне. Могут иные и «навеселе» на сцену выйти. У нас же это невозможно – разобьешься вдрызг… Я люблю мастер-классы, хотя и провожу их сравнительно редко. Но это моя профессия. Там собирается много народу, молодежи, но атмосфера всегда праздничная. Вот там и приходится, конечно, много говорить. Но конкретно, не переливая из пустого в порожнее.
По рассказам легендарного скрипача Натана Мильштейна, когда он в юности с большими трудностями попал наконец на урок к не менее легендарному Эжену Изаи, то любые его попытки начать то или иное произведение сразу же, после двух-трех тактов, обрывались. «Нет-нет, – говорил маэстро Изаи, – это не так играется, а вот так!» Учитель показывал, а затем требовал точного повторения от ученика. Этот ординарный случай доказывает, что приверженность догме – удел не только бездарных музыкантов.
Догма – это как дурная привычка. Считаю, даже убеждена, что не все надо делать, как я. Ведь все такие разные, педагогу надо понять и помочь сделать так, чтобы ученику удобно было, а не чтобы он просто копировал. Или дать увидеть, в чем ошибка. К каждому нужен особый подход. Я редко показываю. Но если, скажем, вижу, что юная балерина мучается, что-то у нее не получается, тогда стараюсь ей советовать конкретно, а не выворачивать ноги. Про музыку говорю, про образ. И подсказываю технические вещи. Иногда мелочь сделаешь, и человек больше «не падает», ему становится удобно. Он становится профессиональнее.
К вопросу: профессионал – любитель. А любитель – это ведь, по сути, дилетант. Всегда ли дилетанты так уж вредны искусству?
