этот труд куда как нелегок и опасен. Еще в разгар зимы выходили крестьяне-рыбаки из своих сел и деревень и шли на север, на Мурман, и к весне только доходили они до губы Студеного моря, к мысу Святой Нос, и поспевая как раз к весеннему ходу трески. Выходили «вешняки» из села в разгар зимы, когда гудят бураны и трещат морозы, а возвращались в конце августа, а то и в сентябре. До рыбацких становищ добирались они долго и трудно, кто как мог – на лыжах, лошадях, пешком, на оленях. Путь их нелегкий так и назывался в народе – «мурманская дорожка». Шли «вешняки» через пустынные места, заселенные не только своими поморами, но и лопарями-саами, жилье в пути попадалось редко; рады были «вешняки» переночевать на саамской стоянке, а то и просто в санях. Ветра в тех голых краях дули с севера сильные, студеные, и часто в пургу или особенно лютый мороз рыбаки-«вешняки» замерзали прямо в пути; хоронили их в снегу, без могил, а отпевали уже потом, когда возвращались в родные края. А впереди было море и нелегкий рыбацкий промысел, штормы и туманы, так что и в море Студеном гибли многие. Нередко их еще и на льдинах весенних уносило в океан, откуда уже мало кто возвращался – разве что случайное судно, свое или чужое, заметит и подберет… Два года подряд Василий сходил на «вешний промысел» удачно, вернулся хоть с небольшими, но деньгами, а на третий год ушел зимой и не вернулся осенью. Возвратившиеся в Олениху рыбаки рассказали Василисе, что Василька с товарищами, ловивших треску со льда, ветром внезапным унесло на оторвавшейся льдине в открытую воду, в океан. Света невзвидела бедная вдова, билась три дня, к морю рвалась – за сыном, еле удержали соседи. Потом опомнилась, затихла…
Прошел год, другой. Василиса горюет, плачет, сыночка любимого забыть не может. И вдруг однажды ранним зимним синим вечером – тук-тук-тук! – стучится кто-то в окошко: «Открой, матушка, я с доброй вестью к тебе!» – и на крыльце пимы загрохотали, снег отрясая. Вздрогнуло и упало было от радости сердце Василисы, но нет – не Василька это любимый голосок, не его и повадка. Отворилась дверь, и в избу вошел незнакомый человек, явно не бедный: на плечах хороший полушубок из белой овчины, на голове – треух из молодого оленя-пыжика. Стащил незнакомец треух с головы, поклонился трижды в красный угол на иконы, потом один раз – хозяйке да и говорит:
– Ты и есть вдова Василиса, матушка?
– Да, я.
– А сына у тебя Василием зовут?
– Звали Василием… Да утонул мой сынок Василек два года назад, – и заплакала, как водится.
– А вот и не утонул твой Василек! Радуйся, матушка, жив он и здоров! За морем живет и скоро женится, а потом и к тебе в гости приедет! – сказал вестник. И тут же имя свое назвал – Трофим.
Поведал Трофим обомлевшей Василисе удивительную историю. Не погиб, оказывается, дорогой ее сыночек, а чудом спасся. «Не иначе как по вашим молитвам, матушка!» – добавил в этом месте Трофим. Льдина, на которой рыбаков-«вешняков» в море унесло, еще раз раскололась, да так, что на одной ее половине все рыбаки остались, а на другой – один Василий. Хотел он уже в воду броситься, чтобы доплыть до товарищей, но сообразил,
