продавшегося монголам. Ты помогал ему грабить народ и за это сейчас испытаешь острое лезвие моего меча.
– В твоих словах две капли чистой истины, а все остальное мутный поток черной лжи.
– Как лжи? – воскликнул яростно старик и вытащил из ножен кривую саблю.
– Верно, что я был писцом у почтенного мусульманина Махмуд-Ялвача, верно, что я достоин смерти и ее увижу, ибо кто сможет убежать от нее? Но я никогда никого не грабил, а только записывал на длинных свитках награбленное монголами и писал прошения всем обиженным, кто приходил к Махмуд-Ялвачу с жалобами и просьбами заступиться.
– Если ты, дервиш, не хочешь потерять здесь, на этом месте, твой колпак вместе с головой, – продолжал кричать старик, – то ты сейчас же последуешь за нами, и не пробуй убежать.
– Я всегда иду к тем, кто зовет меня, – сказал невозмутимо дервиш. – Но ты мне не сказал твоего имени. На кого мне пожаловаться Аллаху, если ты завлечешь нас в пучину гибели?
– Прежде чем Аллах тебя рассудит, тебя рассудит меч «черного джигита», – ответил один из всадников. – С нашим начальником тебе будет не до шуток.
Всадники, свернув с дороги, направились прямо к северу, углубляясь в раскаленные желтые пески. Редкая жесткая трава, кое-где кусты сквозистого тамариска, торопливо разбегавшиеся ящерицы делали местность мрачной и унылой. Туган шептал Хаджи Рахиму:
– Неужели пришел наш конец? Зачем только ты согласился на этот ненужный путь! Как тихо и счастливо мы жили в Самарканде.
– Не надо роптать раньше времени, – отвечал дервиш. – Сегодняшний день еще не кончился, а будущее полно неожиданностей.
Долго шли путники, все направляясь на север. Наконец на перекрестке двух едва заметных тропинок всадники остановились. Один из них въехал на холм, долго всматривался во все стороны, затем указал рукой на запад и крикнул:
– Скорее, скорее туда! Солнце садится.
Уже в полной темноте Хаджи Рахим вместе с другими приблизился к ярко пылавшему костру. Они находились на дне сухого оврага. У дервиша и Тугана руки были скручены за спиной, и петли арканов захлестнули шею, чтобы пленники не вздумали скрыться в темноте. Старик, их задержавший, подвел обоих к самому огню и приказал стать на колени. Рядом с ними поставили осла.
У костра на небольшом коврике сидел, подобрав под себя ноги, худощавый мрачный туркмен. На загоревшем бронзовом лице резко выделялись блестящие круглые глаза. Рядом на коврике лежал прямой меч – кончар.
«Где я видел этого гордого джигита? – думал Хаджи Рахим, наблюдая за туркменом. – Несомненно, это «черный всадник»…
На нем был черный чекмень, черная шапка, сдвинутая на затылок, и невдалеке стоял на привязи высокий вороной конь. Вокруг костра сидели десятка два джигитов в истрепанной одежде, но с отличным оружием в серебре. На приведенных пленных посматривали – одни насмешливо, другие злобно.
Один из джигитов снял с черного осла ковровый мешок и вытряхнул из него связку лепешек, узелок
