допады, хоть и не видимые отсюда, с северной сигнальной башни дворца – одним словом, весь древний славный город на берегу реки Шейх.
Селим Охотник, грузный старый стражник, утер пот большим носовым платком с коричневого лба, изрезанного арыками глубоких морщин, и потянулся к притулившейся в углу навеса фляжке. Вода в ней, несомненно, за долгие часы караула успела согреться и разве что не вскипеть, но другой у него всё равно не было, а если философски подойти к этому вопросу, то на полуденном зное вода горячая и безвкусная гораздо лучше, чем воды никакой.
Конечно, можно было рискнуть и сбегать вниз – набрать искрящейся в лучах живительной влаги из крайнего фонтана у подножия башни – воду туда подавали из подземного резервуара, питаемого родниками – но в свете последних событий во дворце ветеран предпочел бы остаться вовсе без воды, чем быть замеченным внизу во время дежурства на башне.
Хотя, конечно, какое там дежурство – сплошная дань традициям:[1] кто в своем уме и среди бела дня станет подавать какие-нибудь сигналы, бунтовать или нападать в самое жесточайшее пекло, да еще в преддверии сезона песчаных бурь? А сотнику нашему Хабибулле всё едино, что халва, что гуталин, лишь бы караул-баши отрапортовать: за подотчетный период прошедшего времени входящих сообщений не поступало, исходящих не исходило, актов гражданского неповиновения совершено в количестве ноль мероприятий…
Жарко… какое тут неповиновение… в тень забраться и вздремнуть – вот и весь предел народных чаяний… пока сотник не видит… и шлем можно снять… на колени положить… покуда мозги окончательно под ним не запеклись… а как шаги его по лестнице услышу… так сразу… так сразу… и…
– Добрый день! Извините, вы не подскажете, как найти калифа?
Шлем, пика, сабля, фляжка со звонким грохотом брызнули в разные стороны, Селим вскочил, панически моргая невидящими, залитыми сном глазами, сыпля междометиями и размахивая руками в поисках нарушителя его сиесты. И тут в разговор вступил второй голос, донесшийся не снизу, с лестницы, а откуда-то сверху, как и первый, если спокойно вспомнить:
– Я ж тебе говорила, сначала по плечу надо было похлопать, а ты – «испугается, испугается…»
«Если бы меня среди тишины и чистого неба кто-то похлопал бы по плечу, я бы тогда точно не испугался», – уверенно подумал стражник, напяливая задом наперед трясущимися руками медный шлем с потисканным фазаньим пером. – «Я бы тогда просто не проснулся». А вслух спросил, напуская вид на себя суровый и грозный, насколько оставшихся сил душевных и опыта небоевого хватало:
– А вы кто такие, а? По какому такому делу к его сиятельному величеству без разрешения заявляетесь?
– По государственному, – не менее сурово и грозно проговорил с ковра-самолета огромный рыжий детина в рогатом шлеме, увешанный топорами как новогодняя пальма – шоколадными тушканчиками.
Селим понял, что его грозность по сравнению с этой грозностью – радостный детский смех, погрустнел заметно, но мужественно предпринял последнюю попытку:
– Если дело ваше недостаточно государственное – берегитесь! С его сиятельным величеством шутки плохи!
– У него нет чувства юмора? – ангельский голосок северной девы такой же ангельской внешности, прозвучавший из-за плеча рогатого монстра, заставил Охотника[2] позабыть обо всем и захлопать глазами.
– Э-э-э… нет?.. Есть?.. Не знаю?.. – сулейманин пал под ударным воздействием глаз прекрасной чужеземки, голубых, как озера Гвента, и расплылся в умильной улыбке. – Лик твой, подобный луне, о младая гурия, затмевает своей красотой полуденное солнце!
Луноликая дева из радужных грёз,
Разреши мне задать самый важный вопрос:
Ты, явившись с небес, мне слегка улыбнулась —
Это шутка была, или это всерьёз?[3]
– И вовсе у меня лицо не круглое, – обиделась неожиданно для Селима младая гурия и капризно спрятала луноликую физиономию за спину упитанного светловолосого человека в чалме из полотенца набекрень и с арфой наперевес.
– Короче, дозорный-кругозорный, где нам вашего калифа сейчас лучше искать? – из-за плеча другого северянина – худощавого и сероглазого, в широкополой соломенной шляпе, выглянул с вопросом по существу не то отрок, не то девица.
– Раньше в это время его сиятельное величество калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, да продлит Всевышний его годы, искал уединения в Восточном Саду Роз в обществе придворных мудрецов и звездочетов…
Голос Селима нерешительно замер.
– А сейчас? – поинтересовался человек в песочного цвета балахоне и такого же цвета шляпе с широкими, загнутыми по бокам полями, молчаливо до сих пор лежавший в обнимку с длинной палкой.
– Сейчас…
Или, учитывая состояние караульных на пятачке в несколько квадратных метров под символическим матерчатым навесом, скорее, жертвоприношение.
Не в последнюю очередь получившего свое прозвище из-за слабости к женскому полу.
Здесь и далее Селима «озвучивал» стихами Дмитрий Казанцев.
