разумеющееся.
Интересная судьба у «камеры будущего», подумал Поп. Всего тридцать пять лет, а для этого мальчика она ничем не отличается от сортира во дворе.
– Негатив оставался на столе, а позитив, да, черно-белый, но именно черный и белый, очень четкий, лучше не придумаешь, у тебя в руках. И еще прилагался розовый пузырек размером с большой ластик, из которого следовало выдавить какой-то химический реактив с резким запахом и размазать по позитиву. Причем размазать быстро, иначе позитив сворачивался в нечто похожее на рулон туалетной бумаги.
Кевин расхохотался, сравнение показалось ему чрезвычайно удачным.
Поп помолчал, разжигая угасшую трубку.
– Какая в той камере шла химическая реакция, никто не знал, кроме сотрудников компании «Полароид», разумеется, да и то не всех, а самых доверенных. И еще: этот механизм ты мог разбирать на части.
Старик с пренебрежением посмотрел на «Солнце-660» Кевина.
– И, конечно, они часто ломались, причем в самый неподходящий момент. Однажды пришел ко мне человек с такой камерой, говорит, что она не работает, стонет, мол, теперь придется посылать на фабрику, и пройдет не один месяц, прежде чем ее вернут, и просит посмотреть. «Скорее всего я ничего не смогу сделать, – отвечал я в таких случаях. – В этих камерах разбираются только сотрудники фирмы, но посмотреть, конечно, могу». При этом я знал, что или где-то ослаб винт, или полетела пружина, или кто-то из детей засунул в ячейку для кассеты кусок орехового масла.
Поп Меррилл быстро подмигнул ему ярко-синим птичьим глазом, очень быстро, и Кевин понял, что говорит он о летних туристах.
– Что я хочу сказать, ситуация складывалась идеальная. Если я мог починить, меня восхваляли до небес. Один раз я положил в карман восемь с половиной долларов, вытащив пару ломтиков картофельных чипсов из зазора между кнопкой и пружиной, перемещающей затвор. Так вот, сынок, женщина, что пришла с камерой, еще и поцеловала меня в губы. Да, да, прямо в губы.
И Кевин за пеленой голубоватого дыма заметил, как вновь прикрылся и открылся синий глаз.
– А если починить камеру не удавалось, никто не держал на меня зла. Я хочу сказать, посетители с самого начала не верили, что такое возможно. Я оставался их последней надеждой перед тем, как положить камеру в ящик, набитый смятыми газетами, чтобы она не разбилась при пересылке по почте, и отправить ее в Шенектади.
– Но эта камера… – сказал Поп таким тоном, каким, наверное, все философы, от Афин Золотого века до наших дней, выражали свое отношение к чему-либо абсолютно никчемному. – Она не собирается, сынок, а отливается. Я могу вынуть линзы, если ты меня попросишь. Я уже заглянул в полость, куда вставляют кассету, хотя и знал, что никаких дефектов там не увижу, и не увидел. На этом мои возможности иссякли. Еще могу взять молоток и расколоть ее, но починить? – Он развел руками. – Ничего не выйдет, сэр.
– Тогда,
