круг. Который обведен «сборкой»… Что удерживает мираж и зачем создан, увидим завтра.
Узкий проход в скалах, начинающийся от побережья и ведущий в сердце пустошей, никому не понравился. Он давил нависающими громадами камня. В лицо сухостью и злобой бил хлёсткий ветер юга, щедро перемешанный с песком и мелким каменным крошевом. Хол гнулся ниже на спине своего страфа и тихо постанывал: для выра такая погода ужасна. Между тем ещё далеко до рассвета, вышли специально пораньше, как советовали люди в порту.
Солнце поджидало путников за плавным изгибом скального коридора – утреннее, красное и горячее. Не сговариваясь, все придержали страфов и плотной группой замерли на границе пустошей, настороженно рассматривая их в первый раз. Не на карте, не на канве – вживую…
Пустоши состояли из бурого мелкого песка, и казалось, что всё живое в них долго и страшно сохло, пока не превратилось в такой вот песок, безжалостно перетёртый временем и жарой. Каменный бок гор на вид был тоже бурым и пыльным, ничуть не похожим на вторую свою сторону, обращенную к озеру – серую, влажную и прохладную. Скалы в утреннем свете лоснились багрянцем, они вздымались отвесными стенами сказочного замка. А ниже, под лапами страфов, начинался совсем иной узор поверхности: изрезанный плоскими частыми наплывами, резкими линиями, словно каждую из них некогда выдолбила мягкая, но безмерно упрямая, вода, выбирающая себе самый удобный берег. Ким нахмурился, рассмотрел скалы внимательнее.
– Этому узору каменных наплывов не пять веков! И не вышивальщиками он создан, – уверенно пояснил Ким. – Здесь, как я думаю, было в незапамятной древности море. Канва – она живая и порой сама подаётся, изгибается. Новый удобный поворот миру выбирает… Море ушло, сгинуло. А песок остался. Сухой, мёртвый. Впрочем, если прежде не было такого злого южного ветра, здесь росла трава, имелись мелкие кусты. Но теперь они сгинули. Хол, не переживай. Пустоши велики, но мы знали это. У нас два вьючных страфа с запасами воды и масла для твоего панциря.
– Хол справится, – припомнив детскую манеру называть себя по имени, а не «я», отозвался выр. Усмехнулся, шевельнул ворсом у губ. – Хол не трус, да… Мы с Тинкой исполним своё дело. Вперёд.
Он шевельнул повод страфа, и вороной первым начал спускаться по плоским уступам-ступеням иссеченных ветром камней. Ниже и ниже, почти точно на восток, к рыжему морю песка. Сменившему древнее, высохшее – водяное… Страфы шли по пустошам охотно, жара им даже нравилась. Вороные, выращенные на севере, они оказались на редкость хорошо приспособлены к условиям юга. Уже к вечеру Хол признал, что не сходит с ума от жары, одно и то же все видят: действительно, чешуя птиц начала менять оттенок, она светлеет, переливается перламутром – красиво и неожиданно… Глянец черных перьев тускнеет, словно засыпанный пеплом. Страфы приспосабливаются. Людям и выру – труднее. Для них закат стал мечтой, желанной
