любил рассуждать о современном искусстве, об угрозе ядерной войны и о фильмах Энди Уорхола.
Теперь он подошел, взял ее за плечи и повернул к себе лицом. Пакет молока вырвался из ее рук и с треском ударился об пол.
– Ну вот, погляди, – сказала Донна. – Только этого не хватало.
– Слушай, хватит со мной шутить. Ты…
– Убирайся отсюда! – рявкнула она прямо ему в лицо. Слюна брызнула ему на лоб и щеки. – Что тебе от меня нужно? Уходи! Поищи себе другую дуру!
– Ах ты дешевая сучка, – сказал он злобно, не выпуская ее плеч.
– И забирай свой гардероб. Можешь выкинуть его на помойку.
Она наконец вырвалась и пошла к раковине, чтобы взять тряпку. Руки ее дрожали, желудок выворачивало. Внезапно она подумала, что сейчас ее стошнит.
Она встала на четвереньки и принялась подтирать пролившееся молоко.
– Ты думаешь, что из себя представляешь что-то? – сказал он. – Неужели твоя дырка слишком хороша для меня? Вспомни, как ты извивалась и просила: «Еще! Еще!» Помнишь?
– Забудь об этом, подонок, – сказала она, не поднимая глаз. Волосы упали ей на лицо, и она была этому рада. Ей не хотелось, чтобы он заметил ее бледность. Все происходящее казалось ей каким-то кошмаром. Как будто, посмотрев в зеркало, она увидела в нем старую, ухмыляющуюся ведьму. – Уходи, Стив. Я не хочу тебя видеть!
– Ну и что? Позвонишь шерифу Баннермэну? «Здравствуйте, шериф. Это жена мистера Бизнесмена. Тут парень, с которым я трахалась, не хочет уходить. Вы не могли бы забрать его отсюда?» Ты это скажешь?
Она вновь почувствовала страх. До замужества она работала библиотекаршей в Уэстчестерской школе и всегда боялась, когда ей приходилось говорить – почти кричать – детям, чтобы они успокоились. Они всегда слушались, но ее постоянно мучил страх: что, если они однажды откажутся повиноваться? Что тогда? Этот вопрос мучил ее даже по ночам. Она боялась кричать и делала это только в самых крайних случаях. Крик казался ей какой-то дикостью. Когда тебя не слушают, остается только кричать.
Сейчас страх был сродни тому же. На его слова ответом мог быть только крик. Но кричать ей не хотелось.
– Уходи, – повторила она. – Пожалуйста. Между нами все кончено.
– А если я не уйду? Если я сейчас оттрахаю тебя прямо здесь, на полу, в этой луже молока?
Она взглянула на него сквозь сетку волос. Лицо ее оставалось бледным, и глаза казались огромными.
– Тогда тебе придется попотеть. И если я только смогу выцарапать тебе глаза, то не стану раздумывать.
Прежде чем снова опустить глаза, она заметила, что он колеблется. Он знал, что у нее хорошая реакция. Он мог обыграть ее в теннис, но даже для этого приходилось попотеть. Насчет глаз она, пожалуй, привирает, но царапины на лице тоже не украсят его. Хочет ли он заходить столь далеко? Она чувствовала в воздухе кухни какой-то едва уловимый запах, дикий и грубый, и поняла, что это смесь ее страха и его
