видно зелень, но не очень хорошо – издалека. А, может быть, он уже не раз так обманывался, может, и сегодня думал, что это мираж.
Когда дорога взбирается на вершину холма, она некоторое время идет по ровному месту – ярдов сто, пока не начинает спускаться в долину. Пройдя половину этого отрезка, можно увидеть сразу все: реку, дом с сараем, деревья, пастбище – все. Для меня это было самой красивой картиной, когда я куда-то уезжала, наверное, потому, что каждый раз я видела ее, возвращаясь домой. Сейчас, весной, эта картина написана молодой зеленью.
Дойдя до вершины, незнакомец замер. Выпустил ручки тележки и просто стоял и смотрел, наверное, целую минуту. Потом побежал по дороге вперед, неуклюже размахивая руками в пластиковом костюме, подбежал к дереву на обочине, притянул ветку и, сорвав несколько листьев, рассматривал их, поднося вплотную к стеклянной маске. Не иначе, проверял: «Они настоящие?»
Я наблюдала за ним с лесной тропинки примерно на полпути к вершине холма, с ружьем за спиной. Не зная, насколько хорошо он слышит в маске, я не шевелилась и не издавала ни звука.
Внезапно он потянулся к маске, к застежкам на шее, словно собирался снять ее. Я глядела во все глаза: наконец-то смогу увидеть его лицо, но он вдруг замер и побежал обратно к тележке. Отщелкнув пластиковое покрытие с одного конца чемодана, он приподнял его, залез внутрь и вытащил стеклянную штуку – трубку с металлическим прутом, похожую на большой градусник. На нем была какая-то шкала – я не могла точно определить из своего укрытия, но он поднял ее к маске и медленно поворачивал, не отрывая взгляда. Потом пошел обратно к дереву, глядя на прут, прижал его к асфальту, потом поднял в воздух. И снова вернулся к тележке.
Он вынул другой прибор, похожий на первый, только больше, и достал черный наушник со свисающим проводком. Вставив провод в прибор, человек засунул наушник под маску. Я знала, что он делает: проверяет один прибор другим. Понимала я и что это: читала про них, хотя и никогда не видела, – счетчики Гейгера для определения радиации. Он спускался по дороге – на сей раз долго, около полумили, глядя на один прибор и слушая другой.
А потом снял маску и закричал.
Это так меня напугало, что я подпрыгнула и побежала. Потом остановилась – он кричал не на меня, это был вопль радости: долгое «Хе-э-эй», как на футбольном матче. К счастью, он не заметил движения в кустах. Крик эхом разнесся по долине, а я стояла совершенно неподвижно, только сердце продолжало сильно-сильно биться. Как же давно я не слышала никакого голоса, кроме собственного, когда изредка пела.
Услышав тишину в ответ, он сложил руки рупором и крикнул снова, очень громко:
– Есть кто-нибудь?
Снова эхо. Когда оно отзвучало, неожиданно стало гораздо тише, чем было раньше. К тишине так привыкаешь, что перестаешь ее замечать. Но его голос был приятным, звучным. На мгновение я даже передумала: на меня внезапно накатило нестерпимое желание сбежать вниз, продравшись сквозь заросли, и закричать: «Я здесь!» Мне хотелось плакать и гладить его лицо. Но я вовремя спохватилась и замерла. Глядя в бинокль, я видела,
