поднял брови.
– Понимаешь, Сань, – предпочел он не замечать мое недоумение, – остался я кое-кому должен в России, да, видно, долг вернуть смогу нескоро, а как прочтут ТАМ твою книгу мои «кредиторы», так, может быть, поймут, в каком я оказался переплете, и простят меня хотя бы еще на годок.
– Какую еще книгу? – замахал я руками, – ты же меня знаешь, я ведь не писатель!
– Ну-ну, не скромничай, я ведь прекрасно помню, какие ты письма сочинял всем нашим девушкам в армии.
– Да-а, когда это было. И письма, согласись, все-таки не книга.
– Книгу не книгу, а рассказ ты точно напишешь, тут никаких сомнений и быть не может. Ладно, это я так, к слову. Давай лучше займемся делом.
И мы занялись. Минут через десять наш столик буквально ломился от выпивки и закуски. Юрий свинтил крышку с горлышка «Гордона», налил в наши стаканы на треть, плеснул туда «Швепса» и выжал в каждый по половинке лимона.
– Как, старый вояка, узнаешь наш любимый, лимонный, номер два?
– Еще бы. Наши желудки во Вьетнаме, как мне кажется, только он один и спасал от окончательного разрушения местными блюдами.
– Ну, все, поехали. За дружбу!
– За боевую дружбу!
Мы поднялись и выпили до дна. Сидевшие неподалеку от нас турки одобрительно зашелестели.
– Ух, хорошо пошла, – шумно выдохнул он, – а теперь, коли тебе так интересно, послушай, Саня, о моих недавних приключениях, – слушай и удивляйся, если еще не разучился.
Такими словами предварил свое повествование мой старый приятель Юрий Сорокин. Он устроился удобнее, пододвинул ко мне тарелку с нарезанным кубиками фруктовым тортом и, пополнив наши стаканы, начал.
– Расскажи мне какой-нибудь провидец несколько лет назад, что со мной вскоре произойдет, я хохотал бы над ним до упаду. Но, как говорится, против фактов не попрешь. Да ты и сам сейчас сможешь по достоинству оценить произошедшие со мной четыре года назад события.
Глава вторая
Завещание старого танкиста
– Вся эта фантастическая история началась, как я прекрасно помню, двадцать третьего декабря 1991 года. Отец мой, Александр Иванович, был тогда уже очень плох. Он все меньше выходил на улицу, и все больше сидел на диване с газетой, и не столько читал ее, как мне часто казалось, сколько прятался за ней от мамы и от меня, не хотел показывать, как ему плохо и больно. И вот в ТОТ день, а это была суббота, он, как обычно, мусолил в углу дивана свою «Правду», а я сидел за столом возле буфета, ну, ты представляешь где, и копался в забарахлившем магнитофоне. Мама только что ушла в магазин, и мы с отцом были в квартире одни. Внезапно он закряхтел, отложил свое чтиво в сторону и уставился прямо на меня.
– Что, пап, – спросил я его, не прекращая своего занятия, – принести тебе что-нибудь? Тут я отложил отвертку и взглянул на него. Отец сидел, весь напружинившись и подавшись вперед, ко мне, но смотрел почему-то не в мои глаза,
