От парка Гуэля с мозаичными, извивающимися скамейками, с колоннами, напоминающими стволы старых деревьев, и яркими, фантастичными домиками. Ну и, конечно же, от собора Святого Семейства с устремленными в небо причудливыми шпилями, похожими на рыбьи кости.
– Ты знаешь, Про, как умер Гауди? – задумчиво проговорила Кристина, мысленно перебирая в уме удивительные строения архитектора.
– Гауди? – глухо откликнулся погруженный в планшет Биркин. – И как?
– Гениальный архитектор вышел из дома и отправился по своему обычному маршруту в церковь, ибо к концу жизни стал истовым католиком. Он шел, задумавшись, семидесятитрехлетний неопрятный старик, и по рассеянности попал под трамвай. Пока он лежал, умирающий, без сознания, на мостовой, никто из горожан не захотел везти его в больницу. И ни один человек, ни один барселонец не узнал в грязном, дурно пахнущем старике создателя дворца Гуэля, витыми башенками которого все они так любят восторгаться. Непревзойденный архитектор Антонио Гауди – гений, второго такого больше нет и не будет, – он скончался в больнице для нищих, так и не дождавшись врачебной помощи.
– Грустная история, – выдохнул Биркин. – Гении часто плохо заканчивают.
Кристина вдруг вскинула голову и, пристально глядя на мужа, спросила:
– Признайся, Биркин, ты в самом деле полагаешь, что «Атмосфера» – подходящее название для жилого комплекса, построенного на месте свалки радиоактивных отходов? И кто придумал этот ужасный слоган? «Атмосфера, в которой рождаются гении»! Какие гении могут рождаться в типичном спальном районе Москвы, застроенном одинаковыми скучными панельками? Не район, а сущий ад. Серые дома, хмурые люди, ранним дождливым утром спешащие на нелюбимую работу. Место, где рождается плебс. Так будет вернее.
– Тебе что-то не нравится, киса моя? – не отрываясь от планшета, проговорил Прохор, привычным жестом убирая с лица буйные кудри. – По-моему, название хорошее. И слоган звучит жизнеутверждающе.
– Биркин, не смеши меня! Твоя вера в обычных людей – не иначе как продолжение любви к соцреализму в живописи.
– Возможно, – миролюбиво откликнулся Прохор. Он часто думал, что ему невероятно повезло с этой утонченной, умненькой девочкой, душа которой тянется к прекрасному. И пусть то прекрасное, к чему тянется ее душа, не всегда ему понятно, но то, что Кристина другая, не такая, как он, вовсе не практичная и совсем не предприимчивая, наполняло Прохора нежностью и теплотой. Кристина повсюду следовала за ним, жертвуя своими интересами и согревая заботой, и это особенно нравилось Прохору. Он часто смотрел на стройную, красивую жену, и горячая волна счастья захлестывала его. Прохор не умел сказать ей об этом, но полагал, что его любовь и нежность и так очевидны и не нуждаются в словах. – Объясни мне, Крис, что плохого в картинах Дейнеки и Пименова?
– Ничего плохого, – нехотя согласилась Кристина. И, привстав
