и вижу: он хватает мисс М. за задницу, а она хихикает будто девчонка.
Я часто видел его идущим домой. Всегда очень опрятно и стильно одетый, он носил котелок и небрежно помахивал в воздухе тросточкой из слоновой кости. Нельзя сказать, что мы многому у него научились, зато нам нравилось, что он обращается с нами как с настоящими мужчинами, а не сопливыми подростками.
Были и другие учителя, сыгравшие в моей жизни важную роль. Мисс М., о которой я только что упомянул, открыла мне глаза на то, что даже у учителей есть пол, а именно в случае с мисс М. я понял, что у них есть влагалище. Я чувствовал, как ее щелочка зудит и чешется – так ей хочется секса с Джеком, этим пижоном с неизменной гвоздикой в петлице. Нет ничего проще – представить, как она зажимает объект в темный угол и расстегивает ему ширинку. На ее лице застыло вечно похотливое выражение, ее губы всегда были слегка приоткрыты, как будто только и ждали возможности взять в рот. Смех ее казался мне каким-то грязным. Минимум чистоты, никакой невинности – одна неприкрытая соблазнительность. Другие училки рядом с ней смотрелись жалко: она носила обтягивающие юбки, блузки с глубоким вырезом, не скрывавшим ее пышные формы, и пользовалась сильными духами, мускусный запах которых так и побуждал к решительным действиям.
Наконец, старый добрый Скотт, мистер Макдональд. Когда он преподавал у нас, я еще был очень юн, робок и неискушен. Особенно мне запомнился один эпизод, когда мистер Макдональд поставил меня в пример всему классу. Он объяснял нам на доске решение трудной математической задачи, а закончив, повернулся к нам и спросил, все ли понятно. Все кивнули. Кроме меня. Я встал и сказал, что ничего не понял. В ответ на мое заявление одноклассники расхохотались. Надо же, вот идиот! Не понял, так еще встал и перед всеми признался, что он полный кретин! Да уж, обхохочешься!
Но у мистера Макдональда было свое мнение на этот счет. Подняв руку, он призвал класс к тишине, а затем попросил меня снова подняться и велел ученикам взглянуть на происшедшее с другой точки зрения и впредь постараться вести себя так же, как я.
– Генри Миллер не трус, – сказал он. – Ему не стыдно признаваться, что он чего-то не знает. Это называется «искренность», и я хочу, чтоб вы брали с него пример.
Естественно, произошедшее порядком меня удивило, ведь я вовсе не стремился выпендриться, все вышло само собой. Тем не менее я очень гордился своим поступком.
В школе я ненавидел и презирал только одного человека – директора Пиви[11]. Я считал его воображалой, пижоном и лицемером. Кроме того, он не соответствовал моему представлению о настоящих мужчинах. Хилый, узкогрудый, чрезвычайно напыщенный, он корчил из себя большого ученого и знатока, хотя я так и не смог выяснить, каких же наук он доктор. Он то и дело приглашал в школу доктора Брауна в качестве назидательного примера для учеников. Видимо, доктор Браун когда-то и сам провел немало времени за партами «дорогой восемьдесят
В других произведениях – например, «Книги в моей жизни» – Миллер приводил иную фамилию директора: Пейсли.
