она предполагала, что способность сетчатки воспринимать цвета усиливается посредством тренировки и практики и что каждое последующее поколение тренируется все усиленнее. Хотя приятие модели Ламарка представляется нам зияющей брешью в самом сердце теории Магнуса, в то время никто не видел в том ничего страшного. В сознании того времени «эволюция через упражнение» прямо не противоречила дарвинизму, поэтому ламаркистская идея Магнуса не вызвала ни у кого неприятия и не была оспорена даже его критиками.[101]
Тем не менее несколько выдающихся дарвинистов, как и сам Дарвин, чувствовали, что сценарий Магнуса маловероятен по другим причинам – в основном из-за очень короткого промежутка времени, который отводился на развитие цветового зрения. Этим ученым казалось неправдоподобным, что такой сложный анатомический механизм мог так радикально измениться в течение всего лишь нескольких тысячелетий. Так что критика сценария Магнуса не заставила себя долго ждать.
Но если – как утверждали критики – само зрение не изменилось в исторические времена, как объяснить недостаток слов в древних языках, который открыли Гладстон и Гейгер? Единственным решением было вернуться к вопросу, поднятому Гейгером в предыдущем десятилетии: возможно ли, чтобы люди, способные воспринимать цвета так же, как мы, не различали в своем языке даже самые основные из них? Впервые этот вопрос обсуждался всерьез и подробно. Определяются ли понятия цвета непосредственно природой нашего строения – как считали Гладстон, Гейгер и Магнус, – или они просто культурные условности? Дебаты по поводу книги Магнуса стали, таким образом, началом открытой войны между природой и культурой за языковые понятия.
Мнение критиков[102] Магнуса гласило, что, поскольку зрение не могло измениться, единственным объяснением должно быть то, что проблемы с древними описаниями цветов были следствием «несовершенства» самих языков. Другими словами, они утверждали, что никто не может вывести из языка, какие цвета могли воспринимать древние. Раньше всех прямо об этом заявил Эрнст Краузе, один из первых немецких последователей Дарвина. Но ярче всего эту идею выразил ученый-библеист Франц Делич, писавший в 1878 году: «Мы видим, по сути, не двумя глазами, но тремя: двумя глазами тела и глазом разума, что позади них. И именно в этом глазу разума происходит культурно-историческое прогрессирующее развитие чувства цвета».[103]
Проблема критиков – которых мы можем несколько анахронично окрестить «культуралистами» – в том, что предлагаемые ими объяснения казались столь же (если не еще более) неправдоподобными, как и анатомический сценарий Магнуса. Ибо как можно допустить, что люди, которые видели разницу между фиолетовым и черным, зеленым и желтым или зеленым и синим, просто не давали себе труда различать эти цвета в своем языке? Для большей убедительности культуралисты обращали внимание на то, что даже в современных языках мы используем идиомы, которые довольно
Явная приверженность Магнуса ламаркистской модели: Magnus 1877b, 44, 50.
Критика Магнуса: самым ранним и красноречивым из критиков теории Магнуса был Эрнст Краузе, один из первых последователей и популяризаторов Дарвина в Германии (Krause 1877). Дарвин и сам чувствовал, что в сценарии Магнуса есть слабые места. 30 июня 1877 года Дарвин пишет Краузе: «Я был очень заинтересован вашим обоснованным возражением против веры в то, что чувство цвета лишь недавно обретено человеком». Другим открытым критиком был популяризатор науки Грант Аллен (Allen 1878, 129–132; 1879), который заявлял, что «есть все причины думать, что восприятие цвета – это дар, который человек разделяет со всеми высшими представителями животного мира. Никак иначе мы не могли бы постичь разные оттенки цветков, плодов, насекомых, птиц и млекопитающих, каковые все как будто развивались как привлечение глаз, направляя взгляд к еде или противоположному полу». Но аргумент о ярких цветах у животных был слаб именно в том месте, где он был нужен более всего, потому что окраска млекопитающих, в отличие от птиц и насекомых, чрезвычайно обеднена, в ней преобладают черный, белый и оттенки серого и коричневого. В то время было довольно мало прямых доказательств того, какие животные могут видеть цвет: было показано, что пчелы и другие насекомые реагируют на цвет, но когда доходило до высших животных и особенно до млекопитающих, чувство цвета у которых развито менее, чем у людей (см. Graber 1884), ручеек доказательств пересыхал. См. также Donders 1884, 89–90 и детальный отчет по дискуссии Hochegger 1884, 132.
Delitzsch 1878, 267.
