общественной жизни человечества ведёт к тому, что эти потомки перестанут понимать самих себя… Однако нельзя не согласиться с автором «Потаённой Руси…» в том, что проникновение в сознание людей далёкого прошлого – дело сложное, но задача эта вполне разрешима, ибо в любом обществе его члены хотя бы на бытовом уровне как-то отражают в себе социальные и политические реальности своего времени…
При этом верно и то, что одними летописями здесь не обойтись уже потому, что их писали не только с вполне определёнными политическими и социальными установками, но и сами летописцы резко выпадали из общей массы как в силу образованности, так и в силу выключения из «обычной» жизни – летописанием занимались ведь монахи.
Синтез же того, что можно извлечь из летописей, из фольклора, из результатов археологических раскопок, позволяет понять, что русский повседневный быт был, как и всякий быт, всяким – в разных социальных слоях, в разное время…
И в целом это был не унылый быт.
Ключевский цитировал Карамзина, которому период после Ярослава Мудрого представлялся временем «скудным делами славы и богатым ничтожными распрями многочисленных властителей, коих тени, обагрённые кровию бедных подданных, мелькают в сумраке веков отдалённых», и Соловьёва, у которого русские люди в те времена «действуют молча, воюют, мирятся, но ни сами себе не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; …все сидят запершись и думают думу про себя…»… А затем Ключевский возражал собратьям-историкам, что такие эпохи имеют «своё и немаловажное историческое значение» как эпохи переходные, когда «развалины погибшего порядка» перерабатываются «в элементы порядка, после них возникающего»…
Однако это ведь историки потóм делят историю на периоды – «бурные» или «бесплодные», а народ живёт в рамках своей и мировой истории непрерывно… Он сохраняет привычки и традиции и заменяет их лишь тогда, когда они изживут себя, а если они себя не изживают, то и переходят из века в век, оставаясь с народом, их породившим.
При всём при том, Киев конца XII века действительно умалялся, а былые окраины – Новгород, Галич, и особенно – Владимир, вырастали в самостоятельные единицы, претендовавшие на самоуправление, или уже добившиеся его. Особое будущее при этом было у Северо-Восточной Руси, в пределах которой уже жила, ещё не помышляя о ведущей роли, Москва.
Суздальскую землю начал строить, по сути, Юрий Долгорукий, а Андрей Боголюбский хвалился, что населил Суздальскую землю городами и большими сёлами. Но если бы это его стремление не совпадало с устремлениями и планами народной массы, ни о каком многолюдстве Владимиро-Суздальской земли говорить не приходилось бы. Как и до этого, и после, сильный властитель просто оказывался катализатором цивилизационного прогресса.
После убийства Андрея Боголюбского с 1174 по 1176 год во Владимиро-Суздальской земле бушевали усобицы, и лишь в 1176 великое княжение во Владимиро-Суздальской земле принял брат Андрея
