пренебрежительной усмешкой и, пожимая плечами, сказал:
– О, я охотно позволяю вам, граф Сэррей, безопасно следовать за мною по тропинке, прочность которой я предварительно испытал, рискуя собственной жизнью. Вы видели, что я до сих пор не потерял еще ни головы, ни жизни в этом безумно смелом предприятии, и это придало вам мужества последовать моему примеру. Есть новое доказательство вашей рассудительной храбрости, почтеннейший граф Сэррей, и я должен похвалить вас за это.
Яркая краска ударила в благородное лицо графа, его глаза метали молнии, и, дрожа от гнева, он, положив свою руку на меч, начал:
– Похвала Томаса Сеймура, конечно…
– Молчать! – повелительно перебил его король. – Я не позволю, чтобы двое благороднейших кавалеров моего двора вздумали сделать днем раздора тот день, которому следовало быть великим общим праздником. Поэтому приказываю вам примириться. Подайте друг другу руки, и пусть ваше примирение будет искренним. Я, ваш король, повелеваю вам это.
Молодые люди обменялись взорами ненависти и едва сдерживаемого бешенства и высказали друг другу глазами те оскорбительные и вызывающие слова, которые не смели больше произнести их уста. Король приказал, и при всем своем могуществе и знатности они должны были повиноваться королю. Поэтому они беспрекословно подали друг другу руки и пробормотали несколько тихих, невнятных слов, которые, пожалуй, должны были выражать взаимное извинение, но остались непонятыми обоими.
– А теперь, ваше величество, – сказал после того граф Сэррей, – я осмеливаюсь повторить свою просьбу. Пощадите, государь, пощадите Марию Аскью!
– А вы, Томас Сеймур, – спросил король, – повторяете ли вы также вашу просьбу?
– Нет, я от нее отказываюсь. Граф Сэррей защищает Марию Аскью, следовательно, я отступаю назад, потому что она – несомненно преступница; вы, ваше величество, говорите это, значит, так оно и есть. Сеймуру не подобает защищать особу, провинившуюся против своего короля.
Это новое косвенное нападение на графа, казалось, произвело глубокое, но весьма различное впечатление на всех присутствующих. Одни лица побледнели, другие просияли злорадной улыбкой; тут плотно сжатые губы бормотали угрозы, там открывались уста, чтобы высказать вполголоса одобрение и согласие.
Чело короля омрачилось и нахмурилось: стрела, так искусно пущенная графом Сэрреем, попала в цель. Вечно подозрительный и недоверчивый, король пришел в тем сильнейшее беспокойство, что большая часть его кавалеров очевидно и явно принадлежала к сторонникам Генри Говарда, тогда как число приверженцев Сеймура оказывалось незначительным.
«Эти Говарды – опасные люди, я буду старательно следить за ними», – подумал Генрих VIII, и в первый раз его взор остановился с мрачной враждебностью на благородном лице Генри Говарда.
Между тем Томас Сеймур, желавший только уколоть своего давнишнего врага, тем самым решил судьбу несчастной Марии Аскью. Теперь
