как, Федя? Не женился? Редеют ряды, вон Павлика вчера пропили и проводили… – Иван закручинился.
– Пока нет. А что, невеста не нравится?
– Да нет, невеста как невеста, ничего, я в принципе с общечеловеческих позиций. Понимаешь, Федя, Павлик – режиссер, художник, а художник должен быть один, это я тебе точно говорю. Я пробовал несколько раз, погорел. Творческая личность должна быть свободной, понял? А визги, пригоревшая вонь, дурные претензии, шмон по карманам и в мобиле… Нет уж, увольте! Художник заряжается от улицы, шалмана, случайной встречи, ночного трепа… Неважно, ты его давно знаешь или только что встретил, и он бомж, но с тобой на одной волне, понимаешь? Даже махаловка! Обнажается твоя суть, вся цивилизация соскакивает как короста, и ты предстаешь в чистом виде, как природа тебя вылупила миллион лет назад, и неважно, кто ты – обезьяна или уже хомо сапиенс прямоходящий!
Иван вскочил и стоял перед Федором, говорил бурно, даже кричал и размахивал руками – видимо, наболело.
– Ни боли, ни мыслей, одна страсть – достать суку! Вцепиться в горло! Это же… до разрыва сердца, понимаешь? И вот, идешь ты домой после… после… даже обезьянник в ментовке! Там такие персонажи! Не поверишь! Бывал?
– Не довелось, – сказал Федор.
– Для художника очень важно. И там вдруг ты видишь свою новую тему, вылупляется в голове – «Человек со дна», «Ночная улица»… даже «Драка»! И такие исступленные рожи! Или вот еще, «Свалка»! Вдохновение, блин! Поэзия! Отжившие предметы, выброшенные и выпотрошенные! Не нужные, понимаешь? Вот где трагедия. Открываешь дверь родной хаты, не чуя худого, а там тебя уже ждет… инквизиция. В халате, морда как из японского театра и включает электропилу, и все твои идеи и восторги к черту! Стоишь дурак дураком и понимаешь, что ты не венец создания, а старый толстый мятый жлоб с выбитым зубом. Тебя стаскивают на землю, и ладно бы стаскивают, так нет же! Втаптывают! И ты уже не художник, а дерьмо! Блазень! Прекрасный пол, тьфу! – Иван выразительно плюнул и махнул рукой. – Но, с другой стороны, женщины, конечно, вдохновение! Этот поет… как его? Синатра! Стрейнджерс ин зе найт… ля-ля-ля-ля-ля! – пропел он фальшиво. – Ты смотришь на нее, между вами искра, а твоя половина виснет камнем и сразу претензии. Художник я или не художник? Если художник, то имею право. Я говорил Павлику, а он ни в какую! Любовь! – Иван снова махнул рукой и рухнул на диван рядом с Федором. – Вот так, Федя, и живем. А ты спрашиваешь, почему я один. Вот потому.
Ни о чем таком Федор не спрашивал, но Ивану хотелось излить душу понимающему человеку.
– Кстати, о художниках, – сказал Федор после паузы. – Ты своих коллег по цеху хорошо знаешь?
– Ну, в курсе, а как же, – сказал, подумав, Иван. – Есть парочка, ничего работают. А что? Кто нужен?
– В том-то и дело, что не знаю. Есть ряд снимков без подписи, надо бы узнать, кто автор. Определишь по почерку?
– С собой? – деловито спросил Иван. – Давай! Ну-ка, ну-ка.
Федор вытащил распечатки, протянул Ивану:
– Тут
