до трубы архангела!
Он остановился – бледный и дрожащий. Шум пирующих стих как от удара грома. И посадник и Марфа стояли бледные. На изможденном лице Зосимы соловецкого изобразился ужас.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – глухо произнес Димитрий и поцеловал крест.
– Аминь! – пронесся по собранию голос Пимена.
Димитрий глянул кругом. Глаза его встретились с глазами Селезнева-Губы.
– И яз целую крест на том же! – громко произнес Селезнев.
– Аминь! – снова прозвучал голос Пимена.
– И яз целую крест на том, что лечь мне костьми за волю новогородскую! – выкрикнул Арзубьев.
– Аминь! – повторил Пимен.
– И яз целую крест за Святую Софию и за вечный колокол! – отозвался и Иеремия Сухощек.
– Аминь! аминь! аминь!
Вдруг последовавшая за этим возгласом тишина нарушена была какими-то странными, непонятными звуками: казалось, что кто-то навзрыд, хотя сдержанно, всхлипывал. Все огляделись в изумлении. Действительно, за передним столом, на почетном месте, Зосима соловецкий, закрыв свое сухое, испостившееся лицо такими же сухими ладонями, тихо рыдал, покачивая головою как бы от нестерпимой боли, между тем как слезы, выступая из-под ладоней, скатывались на четки и разбивались об них, как капли дождя о камень.
Всех, уже настроенных предыдущим, поразило это неожиданное явление. Марфа, казалось, окаменела и растерянно переносила испуганные взоры с сына у аналоя на плачущего отшельника, с Зосимы на гостей. Благообразное лицо посадника выражало больше, чем изумление: он с ужасом видел, что совершается что-то такое, чего он ни ожидать, ни предотвратить не мог… А что означают эти слезы угодника? Они не к добру… Он вспомнил, что недавно видели, как у Ефимья в церкви текли слезы по лику Богородицы, как плакала икона Николы-чудотворца на Никитской улице, как плакали «топольцы» на Федоровой улице… Затевается страшное дело для Новгорода… Он с боязнью и с горьким укором в душе взглянул на Марфу… «Все это бабой бес играет на пагубу нам… Баба погубила Адама-прародителя – погубит и Великий Новгород… Боже, не попусти!»
А Зосима все плакал, да все горше и горше, словно бы у него душу разрывали на части… Даже безумное лицо слепца Тиши выразило испуг.
Вдруг под окнами послышался конский топот и тотчас же замер у крыльца дома Борецких.
Все переглянулись испуганно, перенесли глаза на двери…
«Что это? кто?.. не гонец ли?.. откуда? с какими вестями?..»
Дверь отворилась, и в палату вошел «некий муж не велик гораздо», с бородою, заиндевевшею снегом, и с длинным мечом у кожаного, с набором, пояса. Он перекрестился торопливо, поклонился, тряхнул волосами…
– Тутай будет господин посадник?
– Яз есми посадник Господина Великого Новаграда. А ты, человече, кто еси?
– Я гонец из Пскова – новугородец.
– С какими вестями?.. От веча?
– С недобрыми,
