что делаешь! – возмутилась она и положила ладонь на корпус телевизора. – Ой, как нагрелся!
Вечером она пожаловалась на меня папе.
– Лампы сгорят! – коротко объяснил мне папа.
Мама коротко вздохнула и сказала:
– При чем тут лампы! Это же вредно для глаз!
– И для глаз вредно, – спокойно подтвердил папа, шумно размешивая ложечкой сахар.
Короче, я продолжал смотреть таблицы. Однако начальники телевидения скоро догадались, что кое-кто смотрит эфир днем.
Появились утренние передачи. Правда, они были поскучнее вечерних. Но гораздо веселее таблиц!
…Помню я, конечно, и первые появления на экране Хрюши и Степашки, и первые увиденные мной по телевизору мультфильмы, и футбол, и фильмы про войну, и КВН.
Помню смутно, поскольку был еще все-таки маленьким. И все же помню, что по телевизору тогда показывали очень хорошие фильмы, спектакли, и даже «Кабачок 13 стульев», хоть там и пели чужими голосами, производил хорошее впечатление. Хорошо помню, что тогда по телевизору любили много и радостно улыбаться. Эта привычка осталась у телевидения до сих пор.
Вся штука была в том, что кое-какие передачи шли прямо в эфир. Тогда я еще не знал, что существует запись.
Однажды днем я включил телевизор и увидел двух довольно известных артистов, вот только не помню, каких. То ли это была передача об актерском мастерстве, то ли о культуре общения. Я сидел и занимался каким-то своим делом, по-моему, намазывал черный хлеб горчицей. Очень я любил в то время бутерброды с горчицей.
И вдруг один артист, предположим, Евстигнеев, сказал другому:
– Ну, давайте попробуем, как это может быть в жизни.
– Давайте, – сказал другой, предположим, Папанов.
Они оба встали с кресел и ушли куда-то прочь. Через некоторое время камера неохотно повернулась в их сторону. И я опять увидел этих, предположим, – Евстигнеева и Папанова.
– Ну, значит так, – сказал Евстигнеев, – я вам расскажу какой-нибудь случай из моей жизни, так сказать, анекдот. А вы со мной, ну, что ли, поспорите.
– Давайте, – с воодушевлением согласился Папанов.
– Значит, так, – задумался Евстигнеев, – прошлым летом я на Клязьме вытащил сома.
– Кого? – изумился Папанов.
– Сома, – сказал Евстигнеев, – а чему, собственно, вы так удивляетесь?
Возникла небольшая пауза.
– Да я тыщу раз был на Клязьме! – захохотал Папанов. – Нет там никаких сомов!
– Ну знаете, – сухо оборвал его Евстигнеев, – это не разговор. И вообще, так у нас ничего не получится. Мы с вами в эфире, между прочим.
Папанов нервно обернулся в мою сторону.
– Ну хорошо, – сказал он громким шепотом, – давайте начнем сначала. Только вы это… не увлекайтесь. На Клязьме нет и никогда не было сомов.
Евстигнеев замолчал. Он смотрел в лицо Папанова каким-то неподвижным, тяжелым взглядом.
– Там
