безопасности человечества в целом в период разведки и освоения внеземельных объектов». По-моему, предельно ясно. Это вам и проект, и руководство к действию, и функциональная программа.
– Прошу прощения, шеф, – осмелился возразить Фрэнк, – но это пока всего лишь голая схема, изготовленная по образцу кладбищенских оград. Ограда, стало быть, есть, а кладбище продолжает исправно функционировать…
Фрэнк прикусил язык, но поздно. Лицо онемевшего шефа явило взору присутствующих полную гамму спектральных цветовых тонов – от сочно-красного до бледно-фиолетового. Шеф сделал несколько движений ртом, без звука, как рыба на воздухе.
– М-мальчишка! – наконец просипел он сдавленным горлом. – Пороть! Вот и вся педагогика!.. – Он дважды дернул щекой и, спохватившись, заставил себя успокоиться (было заметно, каких усилий ему это стоило). – Служебный устав для него ограда на кладбище! А сам он, видите ли, роется на свалке истории философии, подбирает изъеденный молью экзистенциализм и пытается взгромоздить эту пыльную рухлядь на космический пьедестал. И конечно же, мнит при этом, что действует исключительно в интересах всего человечества! Нет, видали вы такое?! – Последний возглас, надо полагать, был адресован Никольскому.
Фрэнк молчал. Никольский взглянул на него и сказал:
– Аверьян Копаев… Запомните это имя, Полинг. Если вам доведется бывать в стенах Восточного филиала, вы с Аверьяном, пожалуй, быстро найдете общий язык. Подобно вам, он самым активным образом озабочен проблемой спасения человечества.
– Ах, там, у себя, вы тоже ходите в ретроградах?! – мгновенно подхватил Гэлбрайт, словно уже одна мысль о том, что Никольский ходит там, у себя, в ретроградах, доставляла ему огромное удовольствие.
– Ну может ли быть иначе? – отозвался Никольский. – Правда, мое положение еще сложнее. Аверьян Копаев – сын моего погибшего друга.
– Копаев?.. – Гэлбрайт потер пальцами лоб. – Позвольте!.. Михаил Копаев – участник второй бригады меркурианского доследования о «солнечных галлюцинациях»?
– Совершенно верно. Опыт работы на Меркурии дался нам дорого…
– Да, отчаянные были дела… Один лишь Каньон Позора чего нам стоил! Долина Литургий, Лабиринт Сомнений!.. А нейтринно-солнечные синдромы! «Молодежный синдром», он же «меркурианский синдром Камасутры»… – Гэлбрайт вздохнул. – Странно, что именно Меркурий оказался для нас самой тяжелой планетой. Да и не только для нас… Кажется, вы работали там в группе технического наблюдения?
– Нет. В лагере техников состоялось наше с вами знакомство, а работал я в штабе бригады второго доследования.
– Да, да, припоминаю!.. Даже помню, что кто-то из штаба бригады предлагал применить в Каньоне Позора техническую блокаду…
Улыбчиво щуря глаза, Никольский дополнил:
– А кто-то из вашей группы шел еще дальше и предлагал разделаться с ни в чем не
