«Юнона и Авось», «Обыкновенное чудо», «Призрак оперы», «Вам и не снилось», «История любви»… Найдено!
Ночник окрашивает комнату в нежно-персиковый цвет. Устраиваюсь в кресле, закутываюсь в бежевый плед. На журнальном столике кусочки утреннего лакомства и мятный чай с ромашкой – еще одна традиция первого ливня.
Where do I start? Оливер и Дженнифер обмениваются колкостями, сидя в кофейне. How long does it last? «Никогда не думала, что бывает мир лучше, чем этот. Что может быть лучше, чем Моцарт, или Бах, или ты?» Закапывают друг друга в снегу, молодые, красивые, счастливые. Читают книги друг у друга в объятьях. Начинают совместную жизнь. Can love be measured by the hours in a day? «Любовь подразумевает никогда ни о чем не жалеть». И одинокая фигура на пустом катке.
Сердце разрывается на части от музыки Франсиса Лэя. И думаешь, думаешь, думаешь: такая любовь в нашем мире не существует. Прекрасные истории – удел фантазии. Но как же можно довольствоваться некачественной подделкой? Лучше быть одной.
– 2 —
Кухню заливает серый цвет. Стою у приоткрытого окна, вдыхаю полной грудью утренний воздух после дождя. Набрать бы в пакет этот ни с чем несравнимый глубокий и манящий аромат и спрятать куда-нибудь в шкаф. А потом приоткрывать морозными вечерами или липко-душными днями и сразу переноситься в нынешнюю осень. А еще можно сделать духи, существуют же с запахом кофе, рождественского печенья и даже книг. Октябрьское утро ни в чем не уступит.
Достаю альбом с работами прерафаэлитов. Всегда начинаю с нее – прекрасной «Офелии» Джона Миллеса. Девушка – как живая, стоит прислушаться – прорвется сквозь время и пространство ее затихающий голос. Читаю пояснения: плачущая ива – символ отвергнутой любви, крапива – боль, ромашки – невинность. Затем «Леди из Шалот» Джона Уотерхауса. Проклятая Элейн теряет свою жизнь ради любви. Лучше бы ты дальше ткала свой гобелен, девочка. «Возлюбленная» Данте Габриэля Россетти. «Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему», невеста приоткрывает вуаль фаты.
Иногда мне кажется, что я – героиня одной из картин этих удивительных мастеров, ожившая благодаря чьей-то оплошности. На самом деле я должна бродить босиком где-то в заповедных лесах. Носить струящиеся платья до самого пола, вплетать в волосы цветы, общаться с неземными созданиями, а вовсе не пить черный кофе в съемной однушке одного уральского города.
Снаружи зябко, и изо рта вырываются клубки пара. Натягиваю черные кожаные перчатки с шерстяным подкладом, поправляю шарф. В ушах – Шостакович, Прелюдия №5, идеальная осенняя мелодия. Мягко переливаются клавиши фортепиано, поет свою песню откровения скрипка, плачет, с грустью улыбается, испуганно замолкает. Моросящий дождь. На улице, чай, не Франция, но мне и здесь хорошо.
Останавливаюсь перед библиотекой, расположившейся в одном из бывших дворянских домов. Когда-то элегантные пары поднимались по истоптанным ступеням. Слуга открывал
