сть правду. Ребенок кручину материнскую чует.
Дитя все никак не хотело выходить на свет, бремя давило, Либуша уже устала ждать. Беспокойство, стертое еще недавно горем неизбывным, снова одолело молодую вдовицу. Всего неделю назад отрыдала-отплакала она по мужу своему, Боруте, в недобрый час запоздавшему, задержавшемуся на ярмарке. Закрутили молодого богатыря темные боги, спутали стежку-дорожку, не вернулся в срок он к жене на сносях. А через три дня нашли его. Лихие люди, не иначе, сотворили дело черное. Босой и израненный, лежал он в канаве в нескольких шагах от заброшенного зимовья.
Схоронили.
И плохо бы пришлось молодой вдове, если бы не убралась вслед за Борутой постылая свекровь Любогнева. С мужем Либуша жила душа в душу. Выбрали они друг друга на Купалу, да так и окрутились вскоре, не обращая внимания на злопыхания родительницы. Либуша сиротой росла, ни денежки, ни мониста, ни льняного отреза не принесла. Зато красива, добра и домовита. Да уж мужа сильно любила, жизни без него не мыслила, а вон как оно пришлось…
Ребенок ощутимо толкнулся, внутри что-то будто оборвалось. Сильно прихватило поясницу.
Облегчение. Временное.
Когда же это кончится? Почему так долго?
Бабка Щепетуха бормотала что-то, сидела рядом с лавкой, держала Либушу за руку. Уговаривала потерпеть, потерпеть еще немного. Потерпеть? Да сколько угодно. Даже кричать уже нет сил.
Душно. Невыносимо душно, словно на грудь положили каменную плиту. С трудом приоткрыв глаза, Либуша обвела мутным взором баню. На стене чадила лучина, в печке догорали, рассыпались искрами дрова. Низкий потолок мешал дышать.
– Почему? – разлепив спекшиеся губы, прошептала роженица. – Почему так…
– Терпи милая, терпи, хорошая. – Бабка отерла лицо Либуши мокрой тряпицей. – Женская доля, она такая.
– Я умру, – обреченно выдохнула молодая женщина.
– С чего вдруг? – всплеснула руками Щепетуха. – И думать не смей. Еще до рассвета сынка народишь. Богатыря.
– Сын… – Либуша провела языком по пересохшим губам. – Сынок…
– Вот, давай, сейчас потуги пойдут, – бабка отпустила руку молодой женщины и приготовила чистую пеленку. – Ты уж постарайся, милая.
Либуша то проваливалась, соскальзывала куда-то, то снова тужилась. Кружилась голова, в глазах темнело. Казалось, что слабый свет лучины померк совсем, тени наползали из углов. В маленькое подслеповатое окошко заглядывала безлунная ночь.
– Борута! Борута! – пролепетала Либуша.
– Мужа зовешь, сердешная, – вздохнула Щепетуха. – Горюшко горькое! Горе-беда!
– Нет! Нет! – вдруг вскрикнула роженица. – Уйди, постылая!
Молодая женщина приподнялась и с ужасом уставилась в изножье лавки.
– Что ты?! Окстись! – обхватила роженицу за плечи бабка.
– Пусть она уйдет! Зачем она здесь? – стонала Либуша. – Пусть уйдет, пусть уйдет!
– Блазнится тебе, милая, – Щепетуха погладила молодую женщину по волосам.
Крик младенца, похожий на мяуканье котенка.
Либуша протянула к сыну руки, прижала к груди.
– Солнышко мое, – прошептала она беззащитному комочку, доверчиво прильнувшему к материнскому теплу.
Какая-то тень промелькнула… Или и в правду кажется?
Но нет, вот снова. Чуть смежив ресницы, Либуша увидела ее. Снова. Она здесь.
Свекровь Любогнева стояла так близко, что можно было коснуться. Наклонившись, покойница протянула руку и коснулась затылка новорожденного. Губы ее искривились в недоброй улыбке.
Либуша оцепенела.
– Вам не нужно больше света? – Женщина в черном, подойдя к окну, отодвинула тяжелую бордовую занавеску. Окно оказалось круглым. Надо же, как все неожиданно в этом особняке…
– Спасибо, этого хватит, – поблагодарил Тимофей.
Он оглядел небольшую комнату: деревянная кровать на гнутых ножках (матрас, можно на что угодно спорить, отличный, ортопедический), тумбочка в стиле ампир, ослепительно белый ковролин, на маленьком столике – ваза с лилиями и неуместно смотревшаяся здесь глиняная плошка с россыпью разноцветных конфет. Декоративные подушки на тщательно убранной постели. Фотографии на стене. И тишина, выбеленная солнцем.
– Значит, вот здесь она и жила, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Тимофей.
– Да, Светочка жила здесь, – кивнула женщина и поднесла к ненакрашенным губам платок. – Много времени здесь проводила, читала.
