обучать моих тупоголовых жрецов, потому что у меня на них терпения не хватает.
– Весь в меня, сынок! – расчувствовался Осирис. – Я, бывало, учу, учу этих лодырей земледелию, виноградники насаживаю, злаки сею, а они упьются пива и – в драку, за последний мешок полбы, вместо того чтобы сохранить семена до посевной. Так я, в гневе, Нилом их смывал вместе со всем их жалким скарбом, – ностальгически улыбнулся Осирис своим воспоминаниям. – А иные людоедством баловались, и не с голодухи, заметь, а по дикости. Я таких нравов на дух не переношу, вот и упросил Аида вечно держать каннибалов в самых мрачных глубинах Тартара[19]. Смотри, сынок, не выпусти кого по доброте душевной. Каннибализм, как и педофилия, – это неисправимо.
Где-то вдали зашумело, будто налетел ураган, чего не могло быть на полях Иару по определению.
В распахнутое окно, за которым виднелись бескрайние поля, укутанные воздушными замками облаков, врывается огненно-черный вихрь. Разметав на полу игрушки и растрепав кудри Гора, вихрь замирает перед Осирисом, и становится видно, что это не смерч и не туча, а некто закутанный в черный плащ с кровавым подбоем.
– Присаживайся, дружище, – приподнимается Осирис навстречу гостю, стараясь скрыть улыбку. – Устал, поди, с дороги, на тебе лица нет.
По правде говоря, у гостя не было не только лица, но головы целиком, однако Осирис привык к чудачествам Аида и лишь иногда позволял себе беззлобно подтрунивать над ним.
– Да не устал я, – доносится из пустоты загробный голос. – Просто у меня от ваших светлых далей глаза режет, вот и пришлось колпак надеть. Можно я шторы задерну? Запросто ослепнуть можно при такой иллюминации.
Не дожидаясь ответа, Аид вихрем проносится по комнате, опуская тяжелые шторы, а Гор тем временем поспешно собирает игрушки и незаметно перемещается в самый дальний угол, делая вид, что не понял, что за странный визитер прибыл к отцу. Склонившись над своими лошадками и бычками, он внимательно прислушивается к разговору за спиной.
Голос Аида смягчился и подобрел. В полумраке комнаты его бас рокочет, как перевалы на реке Стикс[20].
– Летел сейчас над твоими благословенными полями, и душа радовалась. Все так ухожено, облагорожено, будто ручки моей ненаглядной Персефоны[21] приложились к твоим угодьям.
В голосе, однако, звучат нотки ревности, будто Аид действительно подозревает, что Персефона, отпрашива ясь к матери на весенне-летний период, заглядывает по дороге и на поля Иару – места, отведенные для праведников и блаженных.
– Персефону я, поверь, сюда не зазываю, она и так снует между матушкой и тобой, стараясь угодить обоим, – с некоторым укором говорит Осирис. – А вот за великанов, которых ты ко мне толпами шлешь, спасибо. Молодцы ребята! Не брезгуют никакой работой, выносливы, неприхотливы, а главное – до наград не охочи, не то что несносные людишки. Те шагу не ступят, коль выгоды нет.
– Да
Та́ртар – глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида, куда Зевс низвергнул Кроноса и титанов и где их стерегли сторукие исполины Гекатонхейры, дети Урана. Там же были заточены циклопы.
Стикс – одна из пяти рек (вместе с Летой, Ахероном, Коцитом и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида.
Персефо́на – богиня плодородия и царства мёртвых. Дочь Деметры и Зевса, супруга Аида.
