вдали от сверстников, без единой возможности выплеснуть энергию. Генрик с сестрой мечтали о собаке. Но собака портила бы мебель, пачкала все вокруг. Наконец дети добились позволения завести канарейку. Иногда им удавалось прокрасться на кухню и понаблюдать за таинственной деятельностью кухарки или с кухонного балкона следить за экзотической, строго-настрого им запрещенной дворовой жизнью.
В то время дворы играли очень важную роль в жизни детей. Дворы сливались друг с другом между домами, превращались в дикие сады, служили спортивным клубом, полем битвы, местом дружеских бесед и отчаянных забав. Лучшие участки двора – самые солнечные, ухоженные, хорошо видные из окон дома – доставались детям из богатых семей. В местах похуже, потемнее собирались «те, дворничьи», «прачкины», «торговкины».
Во дворе всегда происходило что-то интересное. Еврей-старьевщик с мешком на спине кричал: «Старье берем!» Медник, чаще всего чех или словак, в кожаных башмаках и штанах в обтяжку, певуче выводил: «Горшки паяю, горшки!» «Кацапы» в красных рубахах носили на голове деревянные бадьи, накрытые красными платками. В бадьях лежали жестяные банки, переложенные солью. А в банках – «сахар морозный», то есть мороженое: малиновое и сливочное. Очень популярны были шарманщики, обычно итальянцы. Они носили бархатные куртки и фетровые шляпы, шарманка с красивой картинкой играла «O sole mio», а дрессированная обезьянка в красной курточке плясала в такт музыке.
Детям из почтенных семейств не разрешалось заходить на кухню и выходить во двор. Впоследствии Корчак постоянно воевал с этим безжалостным запретом:
Ты говоришь:
«Бедные дети – грязные, говорят нехорошие слова, у них в волосах червяки. Бедные дети болеют, можно от них заразиться. Они дерутся, камнями кидаются, могут глаз выбить. Во двор ходить нельзя, и в кухню нельзя – там нет ничего интересного».
А жизнь заявляет:
«Они не болеют вовсе, целый день весело бегают, воду из колодца пьют, покупают вкусные цветные конфеты. <…> Нехорошие слова – смешные, а в кухне в сто раз лучше, чем в комнате{38}.
Фердинанд Гезик был на пару лет старше Генрика; он тоже жил на Мёдовой, и хоть был щуплым мальчиком и единственным ребенком в семье, но мог играть во дворе сколько душе угодно и спустя годы восторженно вспоминал эти игры:
Мальчики, выходившие гулять во двор, всех считали более или менее ровней себе, за исключением малышей Вайнкранцев, которые, будучи евреями, уже поэтому считались хуже остальных, а поскольку они не отличались отвагой, то были вынуждены изо дня в день терпеть разные хулиганства с нашей стороны. Однажды, например, мы устроили им «крещение» под водопроводной колонкой{39}.
У маленького Фердинанда, которого дома звали Фердусем, как и у Генрика, была канарейка.
К сожалению, канарейки не бессмертны; вот и наша через пару лет, осенью, стала какая-то неспокойная, а однажды вечером, подойдя к клетке, я вдруг
Janusz Korczak, Jak kochać dziecko. Dziecko w rodzinie, w: Dzieła, t. 7, s. 103.
Ferdynand Hoesick, Dom rodzicielski, Warszawa 1959, t. 1, s. 130
