не отвечает. Я подхожу поближе, свет озаряет его затылок, и я вижу, что его лицо в воде. «Папа? Папа!» Я спрыгиваю в бассейн, вода доходит мне до пупка, я чувствую ее тепло, моя камиза липнет к ногам. В левой руке я сжимаю факел, правой касаюсь его лба. Голова отца откидывается назад. Горло перерезано, остекленевшие глаза смотрят прямо на меня. И с тех пор он не сводит с меня взгляда. Каждую ночь.
Бильгильдис
Когда я вошла в купальню, тело графа Агапета лежало на полу, прикрытое попоной. Я приподняла край попоны и взглянула на его старое, изъеденное временем и непогодой лицо. Серые глаза, в которых застыл упрек, глядели прямо на меня. Эти глаза не закрывались. Череда воспоминаний промелькнула в моей голове. Я могла бы смотреть в эти глаза целый день, но стражники уже начали обращать на меня внимание.
Какой позор! Великий граф валяется голым под зловонной попоной, он весь перепачкан кровью, кровью, которой почти не осталось в его теле. Несомненно, он иначе представлял себе свою смерть. Да уж, убийство сурово подпортило графу жизнь. И смерть в придачу.
Через какое-то время ко мне подошел Бальдур, супруг Элисии. Он был пьян.
– Как это произошло? – спросил он и уставился на меня, будто и вправду ожидая, что я отвечу на этот вопрос.
Я выдавила из себя пару звуков – это надежное средство, чтобы заставить людей отцепиться от меня.
Пока Бальдур разговаривал с одним из сгрудившихся здесь стражников, я посмотрела в дальний угол купальни, где в полумраке спряталась эта венгерская тварь. Поджав ноги и прикрывая грудь коленями, она сидела на полу, обнаженная, изящная, словно бронзовая статуэточка. И стражники, и Бальдур поглядывали в ее сторону. Такую красавицу можно страстно любить или не менее страстно ненавидеть. Третьего не дано.
– Кто-то должен сообщить о произошедшем графине, – вдруг заявил Бальдур, точно на него снизошло великое озарение. – Бильгильдис, ты пойдешь к ней.
Да, за долгие годы моей службы графиня научилась понимать, что я пытаюсь ей сказать, но все же обычно это она что-то рассказывает мне, а не наоборот. И если мне уж и нужно ей что-то сообщить, то это, как правило, простые вещи – я зову ее к столу или, например, даю ей понять, что платье, которое она ищет, сейчас у прачки. Ее тайны, которыми она делится со мной, не становятся предметом наших, так сказать, разговоров, но если уж возникает такая необходимость, я передаю графине записку.
Представляю себе, как выглядело бы сообщение о произошедшем вчера вечером. «Простите за беспокойство, госпожа, но вашему мужу перерезали горло». Или: «Ваш супруг изволил купаться в ванной с прелестной юной красоткой. И умер». Или: «Ваш муж сунул между ног одной красотке свой член, ей это не понравилось, и она всадила кинжал ему в горло».
Ко мне подошел Раймунд, мой муж. Старикан осведомился, с чего это я смеюсь, – что-что, а смеяться я умею. Он принялся увещевать меня, говоря, что сейчас ночь, в замке царит траур… Я отмахнулась от него, давая понять, чтобы он
